Я расшифровываю эти рукописи дедушки Миши в карантине. Вдруг это стало необходимо, нужно, срочно. Смерть гуляет за окном, как на средневековой миниатюре. Вокруг ежедневно умирают, задохнувшись от страшного, таинственного недуга, тысячи людей. Читаю не по порядку, какой уж тут порядок. Я спешу. Прочитать, разобрать, понять. Мне кажется, я не успею закончить, умру посреди не своей строки, а это еще хуже, чем своей. И зачем я раньше этого не сделала?
3. Вот начало рассказа или повести, из его собственной молодости студента Всесоюзных государственных литературных курсов (на которых учились кстати примерно тогда же и Домбровский, и Арсений Тарковский). Институт располагался в школе № 60 на Садово-Кудринской.
Наш курс занимался во вторую смену. Из института я вышел на ярко освещенную, около Кинотеатра Форум, московскую улицу; одним из первых покидал институт до завтрашнего дня. Я медленно направился в сторону Каланчевской площади, перебирая в мыслях содержание сегодняшних лекций. Я это делал всякий раз, когда никуда не торопился и когда голова не была занята более неотложными мыслями. Так я шел, переступая с ноги на ногу, словно прогуливаясь после сытного обеда, ни на что не обращая внимания, погруженный в критический разбор лекций. В душе я всякий раз возмущался то содержанием лекций, то тем, как этот материал шаблонно, неуклюже преподносился студентам. Муранов читал нам первую лекцию по основам марксизма. Что это за лекция? Перечислил десятка два имен и фамилий, краткое содержание их трудов и высказываний, оторванных от экономического состояния стран Запада и Востока, от положения в этих странах, от состояния классовой борьбы, от завоевания колоний. Это не лекция, а коллективная библиографическая справка. Ее нельзя понять, нельзя сделать выводы и обобщения, нельзя дополнить, ее можно только вызубрить, чтобы ответить или блеснуть при случае политической грамотностью. Наш Бис, так мы его звали в школе – Борис Иванович Соколов – куда серьезнее и глубже преподносил нам уроки обществоведения в школе, а ведь это не школа, а институт. Профессор Лесков, может, и очень уважаемый и знающий, но ведь он уже не лектор, ему перевалило за восьмой десяток. Большой грузный старик – развалина, с бородой, как у Льва Николаевича Толстого. Вошел в класс, еле передвигаясь и опираясь на толстую палку, сел за стол, держась за него обеими руками, а затем не торопясь сказал:
– Здравствуйте, откройте мою книгу «Морфология русского языка» на странице восемьдесят два, такая-то фраза, вот мы ее и разберем.