– На самом деле я не убивал Сильвию, – устало произношу я. – Но я устал! – Правда, я бросился на нее с ножом!
– В истории вашей болезни сказано, что во время ссоры с подругой у вас в руке был нож, – успокаивающим тоном говорит Зигфрид. – Но там не говорится, что вы на нее бросились.
– А какого же дьявола меня тогда увезли? Просто повезло, что я не перерезал ей горло.
– Вы на самом деле пустили в ход нож?
– Пустил в ход? Нет. Я был слишком сердит. Швырнул ее на пол и начал бить.
– Если бы вы на самом деле хотели ее убить, вы бы пустили в ход нож?
– Ах! – воскликнул я и снова зарылся лицом в куклу. – Хотел бы я, чтобы ты там был, когда это случилось, Зигфрид. Может, ты уговорил бы их, и меня бы отпустили.
Сеанс идет отвратительно. Я давно понял, что, рассказывая Зигфриду свои сны, совершаю ошибку. Он со всех сторон их обсасывает и дает им самые идиотские интерпретации. Презрительно глядя на придуманную Зигфридом обстановку, я решаюсь сказать это ему прямо.
– Зигфрид, – начинаю я, – как компьютер ты, конечно, хороший парень, и я наслаждаюсь нашими интеллектуальными беседами. Но я думаю, а не исчерпали ли мы все возможности. Ты шевелишь старую боль без необходимости, и я откровенно не понимаю, почему позволяю тебе делать это.
– Ваши сны полны боли, Боб.
– Так пусть моя боль остается в моих снах. Я не хочу возвращаться к тому вздору, которым меня пичкали в институте. Может, я и правда хотел переспать со своей матерью. Может, ненавидел отца за то, что он умер и покинул меня. Ну и что?
– Я знаю, это риторический вопрос, Боб, но чтобы справиться с такими вещами, их нужно извлечь на поверхность.
– Для чего? Чтобы мне стало еще больнее?
– Чтобы внутренняя боль вышла наружу и вы могли справиться с ней.
– Может, проще было бы оставить ее внутри? Как ты говоришь, я достаточно уравновешен, верно? Я не отказываю тебе в полезности. Бывают времена, Зигфрид, когда я после сеанса испытываю душевный подъем. В таких случаях в голове у меня полно новых мыслей, и солнце над куполом светит ярче, чем обычно, воздух кажется мне чище, и все мне почему-то улыбаются. Но эта эйфория длится недолго. Потом я начинаю думать, что сеансы ужасно скучны и бесполезны и что ты скажешь, если я решу их прекратить.
– Я ответил бы, что вам принимать решение, Боб. Последнее слово всегда за вами.
– Что ж, может, я так и поступлю.
Зигфрид фон Психоаналитик пережидает. Он знает, что я не собираюсь принимать это решение. Он просто дает мне время самому это понять и потом задает все тот же подлый вопрос: