Тут я снова начинаю вырываться из ремней и мотать головой.
– Здесь ужасно жарко! – жалуюсь я.
– Вы считаете, что кто-нибудь из них обвинял вас?
– Откуда мне знать?
– Может, вы помните что-нибудь из их слов?
– Нет!
Зигфрид слишком приблизился к наболевшему, а я хочу, чтобы разговор продолжался на объективном уровне, поэтому напыщенно сообщаю ему:
– Я думаю, у меня определенная тенденция винить себя. Классический пример, не правда ли? Обо мне можно прочесть на странице 277.
Зигфрид на какое-то время позволяет мне отвлечься от глубоко личного и начинает просвещать меня.
– Но на той же странице, Боб, – словно бы подняв указательный палец вверх, говорит он, – сказано, что ответственность вы возлагаете на себя сами. Вы сами это делаете, Робби!
– Несомненно.
– Вы не должны считать себя ответственным за дела, на результаты которых вы никак не могли повлиять.
– Но я хочу быть ответственным.
– А вы понимаете, почему это так? – с обидной небрежностью спрашивает он. – Я имею в виду, почему вы так стремитесь считать себя ответственным за все неправильное?
– Дерьмо, Зигфрид, – с отвращением бросаю я. – Твои цепи опять замкнуло. Все обстоит совсем не так. А вот как… Когда я сижу на пиру жизни, Зигфрид, я занят мыслями о том, как оплатить чек, размышляю, что подумают обо мне люди, озабочен тем, хватит ли мне денег, чтобы расплатиться. Я так занят всем этим, что забываю на пиру поесть.
– Я бы не советовал вам пускаться в такие литературные отвлечения, Боб, – мягко произносит он.
– Прости, – устало извиняюсь я, хотя не чувствую себя виноватым. Зигфрид просто сводит меня с ума.
– Но если использовать ваш образ, Боб, почему вы не слушаете, что думают другие? Может, они говорят о вас что-нибудь хорошее, важное.
Я едва сдерживаю стремление порвать ремни, пнуть его улыбающийся манекен в лицо и уйти отсюда навсегда. Зигфрид спокойно ждет, а во мне все кипит. Наконец я выпаливаю:
– Слушать их? Зигфрид, ты старая спятившая жестянка! Я только и делаю, что слушаю их. Я мечтаю услышать от них, что они любят меня. Я даже хочу, чтобы они сказали, что ненавидят меня. Все что угодно, лишь бы говорили со мной обо мне – от самого сердца. Я так напряженно прислушиваюсь, что даже не слышу, когда кто-нибудь просит меня передать соль.
Очередная пауза, и я чувствую, что сейчас взорвусь. Потом он восхищенно произносит:
– Вы прекрасно выражаете свои мысли, Робби. Но что я на самом…
– Прекрати, Зигфрид! – реву я, рассердившись уже по-настоящему. Я отбрасываю ремни и сажусь. – И перестань называть меня Робби! Ты так обращаешься ко мне, когда тебе кажется, что я веду себя по-детски! Но я давно не ребенок!