В начале жизни он думал, что положение изменится, когда награды и медали будут раздавать новые люди, воодушевленные духом справедливости и свободы. Теперь он знал, что продажность и, хуже того, тупоумие, суть неотъемлемые свойства власти! На моей памяти отец всегда жил в стороне не только от всего официального, но даже сколько-нибудь организованного. Он не боролся, а прятал голову в песок, «как поступает страус, птица куда более сообразительная, чем можно судить по ее длинной шее!» Он признавал существование правительств, железнодорожных компаний, газет, Академии изящных искусств. Так же, как признавал дождь. Но предпочитал забыть о нем, если только сам не попадал под него, как старался не думать о своем ревматизме, если о нем не напоминали нестерпимые боли. Ренуар знал, что новые художественные объединения, вроде Независимых, созданного по инициативе Сера, или Осеннего салона, основанного как дань уважения его таланту, не способны помочь молодым художникам, как не смогли помочь ни Институт, ни Департамент изящных искусств. Едва создавался комитет и господа в крахмальных воротничках начинали обсуждения за столом, покрытым зеленым сукном, как Ренуар переставал верить в успех. «Но даже тогда, когда они снимут воротнички и будут спорить в одних сорочках, они будут так же бессильны что-нибудь сделать». По его мнению, помочь живописи можно не спорами, организациями и наградами, а работой. «А те, кто не может писать, пусть покупают!» Осеннему салону он больше симпатизировал из-за того, что там выставлялись его многочисленные молодые друзья. Но верил он в него не больше, чем в остальные объединения.
В 1904 году в Осеннем салоне была организована выставка произведений Ренуара. Успех был такой, что взволновал даже его, и несколько дней он не думал о неудаче лечения в Бурбонн-ле-Бэн.
В 1905 году, после возвращения из Эссуа, он был вынужден слечь на несколько дней. Поднявшись с постели, он едва дотащился до мастерской. Ему не хватало благодатного тепла юга. Вместе с тем он не мог решиться навсегда покинуть Париж. Ряды друзей его юности редели. Писсарро умер в 1903 году, Сезанн в 1906. Оставались молодые: д’Эспанья, Вальта, Боннар, Вюйяр>[188] и особенно Альбер Андре и его жена Малек. Эти замечательные люди составили счастье последних лет Ренуара. Мне даже кажется, что Альбер Андре был единственным из всех друзей, кто хорошо знал «патрона», понимал его до конца в период, который предшествовал нашему переезду на бульвар Рошешуар, и весь последующий. Поселиться туда моя мать задумала в 1911 году. В предыдущее лето отец почувствовал себя лучше и увез нас всех в окрестности Мюнхена к своим друзьям Тюрнейсенам. Улучшение было настолько значительным, что отец стал ходить, опираясь на палку, и надеялся больше никогда не возвращаться к костылям. Увы! после возвращения на юг улучшение завершилось таким кризисом, что Ренуару пришлось отказаться от ходьбы. Мать купила кресло на колесах. Мы с ней ездили в Ниццу его заказывать. Она не была сентиментальной, но в этот день, в трамвае, по ее щекам текли крупные слезы. Ренуару не суждено было больше никогда встать на ноги.