– Список дел к слушанию. Там перечислены все запланированные судебные заседания. Я открыл его и увидел, что на моем месте уже стоит имя другого юриста. Одного из старой гвардии. Представляешь мое состояние?
Его глаза молили о поддержке и сочувствии. Я вспомнил надпись, которую видел на стене здания суда в тот день, когда ходил смотреть его выступление. «На Господа уповаю, что скажет душе моей» – большими буквами было выведено там. Сейчас Черчилль уповал на меня. А я сидел и пялился на стену гостиной.
Хотелось бы мне сказать, что в тот момент я удержался от злорадства, но это не совсем так. Я злорадствовал, но в то же время жалел Черчилля. Я злился на него. Удивлялся ему. И испытывал легкое и приятное чувство превосходства, свойственное человеку, у которого кто-то просит совета.
– Так в чем твоя проблема? – наконец спросил я.
– В смысле?
– Ты же сказал, что пришел посоветоваться, нет?
– А… Да. Понимаешь, окружной прокурор… Она сказала, чтобы я сам решил, уходить мне из прокуратуры или остаться. С одной стороны, она, наверное, ждет, что я уйду. С другой стороны, идти мне, в общем-то, некуда. С третьей стороны, коллеги смотрят на меня с жалостью… но мне не кажется, что им искренне меня жаль. Это меня бесит. Вчера ребята, с которыми я обычно хожу обедать, ушли, а меня не позвали. Сегодня у меня возникло впечатление, что даже охранник с парковки в курсе моего позора. Он поднимал передо мной шлагбаум целых полчаса. Как нарочно. Чтобы надо мной поиздеваться. Не знаю. Может, просто воображение разыгралось. Может, у меня паранойя. Как ты считаешь? И что, по-твоему, мне лучше сделать?
Я напомнил Черчиллю его теорию «51 на 49», согласно которой, если ты стоишь перед трудным выбором и шансы на успех 50 на 50, то, даже обращаясь за советом к другу, в душе ты уже все для себя решил, а потому формулируешь вопрос так, чтобы друг поддержал твое решение.
– Все просто, – сказал я. – Задай себе вопрос, какой вариант для тебя «пятьдесят один».
– Отличная мысль! – ответил Черчилль. И после недолгого молчания добавил без улыбки: – У меня теперь новая теория: все твои хитроумные теории рано или поздно возвращаются к тебе бумерангом.
– Еще кофе? – предложил я несколько секунд спустя. Мне было жутко неловко его жалеть.
– Может, чаю, – сказал Черчилль. («Чай – напиток для горячих цыпочек», – любил приговаривать он, пародируя Офира.)
– Скажи, – крикнул я из кухни, – а почему ты в футболке «Маккаби»?
– Яара выгнала меня из дома, – крикнул он в ответ.
– Что? – Я быстро вернулся в гостиную. Интересно, Черчилль уловил слабый отзвук счастья в моем голосе?