– Погоди, погоди… – Офир не желал так просто расставаться со своей мечтой о счастливой жизни в Скандинавии. – А как же оккупация? А условия жизни палестинцев? Это тебя больше не беспокоит?
– Напротив, – сказала Мария. – Теперь, когда здесь началась интифада… э-э… номер два, я обязана остаться. Продолжать вместе с Ланой посещать женские собрания. Следить, чтобы в разгар войны обе стороны сохраняли человечность. И не превращались в зверей.
В самом деле каждый вторник Мария и печальная Илана ходили на встречи, организуемые активистками «Женщин в черном». Каждую вторую субботу стояли с пикетами возле армейских блокпостов в Самарии, протестуя против чинимых там несправедливостей. По понедельникам они работали над статьей, которую начала писать Илана: «Борьба с зимней депрессией: датский пример». По средам водили детей в парк Яркон или на дикий пляж в Михморете. По четвергам занимались маркетингом новой клиники сенсорной терапии, которую Мария и Офир открыли у себя дома (уже через несколько недель от клиентов не было отбоя. Печальная Илана сделала первый шаг, дав номер их телефона своим коллегам по университету, страдающим от тех или иных недугов, а дальше волна покатилась сама. Но Мария и Илана продолжали встречаться по четвергам, чтобы «поддерживать динамику»).
Таким образом, печальная Илана изо дня в день по нескольку часов грелась в лучах света, излучаемого Марией. Постепенно это начало оказывать на нее определенное влияние.
Она отказалась от своих вечных брюк цвета беж и стала носить платья, выгодно подчеркивающие достоинства ее стройной фигуры.
Время от времени она улыбалась.
Она больше не отсиживалась в углу, когда мы приходили к ним в гости.
Вместо этого она устраивалась поближе к Марии и изредка присоединялась к общему разговору (по большей части она отпускала критические замечания, но хотя бы не молчала).
Она научилась готовить сложные вегетарианские блюда (лично я скучал по ее бурекам).
Она проявила некоторый интерес к футболу и с трогательной наивностью пыталась понять разницу между активным и пассивным офсайдом.
Она узнала, что мы годами за глаза называли ее печальной Иланой, но не разрыдалась, а расхохоталась, после чего прежнее прозвище утратило смысл.
– Жена, я просто тебя не узнаю, – сказал ей как-то ночью Амихай. В темноте. Лежа в постели. На улице каждые несколько минут то начинала завывать, то смолкала автомобильная сигнализация.
– Не преувеличивай, – сказала Илана.
– Нет, правда, – мягко, но настойчиво сказал Амихай. – С тобой что-то происходит.
– Да? И как тебе происходящее? – спросила Илана и погладила его по груди.