Невдалеке раздается женский крик, и гаденыш опасливо озирается. Ага, попался! Сейчас мамка-то тебе задаст. Не как я, конечно, но взбучку получишь.
Однако женщина, завидев сынка, меняет свой тон. Из тревожно-грозного он становится радостным и нежным. Маленький дерьмоед бежит к своей потаскухе-мамаше, та берет его за руку и как ни в чем не бывало ведет домой.
Меня разрывают на части стыд и ярость. Лучше молчи, Глашка. Лучше не разевай свою срамную пасть. Бог свидетель, я к тебе по-людски относился, а ты… Дрянь. Убери эту ухмылку со своих синих губ!
Ветер разворачивает меня к Прохе. По его плечам топчутся вороны. Смотрят на меня, склонив набок головенки. Проха молчит. Но не просто молчит, а будто знает какую-то сокровенную тайну. Ну и молчи, дурень. Больно кому интересно, о чем ты шепчешься со своими птицами. Ты думал, я не слышу? Шиш там. Ваши разговорчики отлично слыхать безлунными ночами. Тут вообще только и слышно, что скрип веревки да ваши шепотки.
Ветер качает меня, опозоренного и беспомощного, разворачивая то к насмешливой Глашке, то к подобравшемуся притихшему Прохе. И когда я в очередной раз оказываюсь лицом к лицу с ненавистными девичьими глазами, в которых горит издевка, за спиной раздается тихий вкрадчивый голос.
– Девять дней минуло.
Ветер опять возвращает меня к отцеубийце. Потеки на моих ногах застывают, схватываются коркой. Давит синюшное небо. Скрипит веревка. Меня снова крутит, и Проха остается за спиной. Копошатся мухи на белках Глашкиных глаз.
– Время выбирать, – шелестит голос. – Геенна огненная или посмертное бытие. Хочешь землю потоптать еще?
Конечно, хочу. Еще как хочу! Рано мне в геенну, а о рае я и не мечтаю.
Колючий порыв ветра воротит меня к Прохе, и я вижу, как вороны неистово бьют черными клювами по петле на его шее. Веревка лохматится, волоконце за волоконцем. Трещит пенька, и Проха падает вниз, пружинисто приземляется и поднимает голову. На меня смотрят пустые багряные глазницы на бледном лице.
Беснуется ветер, раскачивает меня, как куклу. Смеются Глашкины глаза, и вместе с ними заходятся в беззвучном хохоте и потирают лапки жирные трупные мухи.
– Прими меня в сердце свое, – звучит снизу, из-под помоста. Из темноты, где стоит Проха.
Принимаю. Хоть черт ты, хоть дух, хоть сам Сатанаил. Мне все одно.
Вороний грай над головой. Когти впиваются в плечи, разрывая рубаху. Удары крепких клювов по петле. С каждым ударом я по чуть-чуть проседаю вниз. Рвется веревка, я падаю рядом с Прохой. Мои окоченевшие конечности наливаются силой, и я приземляюсь мягко, по-кошачьи. Первым делом подтягиваю штаны. Хрустит шея и скособоченная голова встает на место. Ветер носит по площади сорванные с тощих деревьев листья. Нагоняет клубящиеся низкие тучи. Быть грозе.