Сквозь полог тьмы пробились проблески света. Я увидел перед собой ту же вытоптанную площадь. Крестьяне расходились, глядя под ноги. Пустые взгляды, как у скотины. Серые лица, серые рубища. Все, как один, клонились к земле, словно тянули их туда тяжелые вериги.
На площади тогда остался один мальчишка. Он озорно глядел на нас и, когда пятак опустел, посрывал с наших шей крестики и обобрал карманы. Маленький безбожный упыреныш.
Ну что, Глашка? Что думаешь-то? Никто, окромя меня, на тебя и не позарится больше, так что неча ломаться. Скажи, что люб тебе, курва! Молчишь? Ну молчи, молчи, когда завоняешь трупным смрадом, сама запросишься. Тогда уже я тебе от ворот поворот дам.
Малец приходил каждый день. И каждый день выдумывал новую пакость. Забрасывал нам в штаны толстых верещащих крыс. Харкал в лица вонючей зеленой слюной. Пихал в наши раззявленные рты сороконожек и пауков. Писал углем скабрезности на лбах.
Его изобретательность была скупа, да и что взять с крестьянского сына? Но он был упорен в своих изуверствах. Каждый раз, когда мальчишка совершал очередную выходку, в его серых глазах плясали огоньки, будто пламя внутри направляло его, толкало вновь и вновь приходить к нам.
Ветер качает меня то к Глашке, то к Прохе. На плечах отцеубийцы сидят вороны, а сам Проха, глядит на мир, замкнувшийся кольцом площади, пустыми бурыми глазницами. Глашка, неужто тебе Проха нравится? Ты погляди на него, курва, погляди на этого увечного. Он и красоты-то твоей не видит, что ему до тебя? Эх, Глашка, Глашка. Пережмешь со своим упрямством, разлюблю ведь!
У меня вздулся бледным пузырем живот. Внутри что-то булькает, лопается, и я вижу, как дрожит натянутая кожа. Малец снова внизу. Щерится, обнажив желтые кривые зубы. Привычно заскакивает на скрипучие доски. И лыбится, заговорщицки глядя на меня. Коротко замахнувшись, бьет по брюху. Бурлящий живот проминается под ударом, в воздухе разливается вонь. С трескучим звуком выходят газы, и я вижу, как намокают портки. Мальчишка радостно смеется, словно не замечает смрада, а потом рывком дергает штаны вниз, обнажая мои темные от прилившей крови ноги с еще более темными пузырящимися потоками, бегущими вниз по ляжкам. Тварь! Господи, я все бы отдал за то, чтобы хоть на минуту получить власть над телом! Порыв ветра разворачивает Глашку лицом ко мне. Господи Иисусе, какой срам… Не смотри, Глафира, прошу тебя! Поздно. Я вижу, как мертвые черты лица неуловимо искажаются в презрительной гримасе. Ты за это поплатишься, сучий сын! Видит бог, поплатишься!