, в «измене делу патриотическому» и «расчетах честолюбия»
[406] уже цитировались в предыдущей главе. Что же касается П. А. Катенина, в те месяцы также жившего в Москве, то он и вовсе отрицает за Пушкиным пристрастие к либерализму:
…после вступления на престол нового Государя явился Пушкин налицо. Я заметил в нем одну только перемену: исчезли замашки либерализма. Правду сказать, они всегда казались угождением более моде, нежели собственным увлечением[407].
Вяземский, Катенин, в меньшей степени Адам Мицкевич и С. Шевырев — люди из ближайшего московского окружения поэта. Их мнения (даже Мицкевича) о позиции Пушкина после его возвращения из ссылки звучат значительно менее остро (как передача «чужого» мнения), чем суждения других москвичей, с Пушкиным лично не знакомых, например члена конспиративного кружка братьев Критских Михаила Лушникова:
Пушкин ныне предался большому свету и думает более о модах и остреньких стишках, нежели о благе отечества[408].
А. С. Хомяков также лично Пушкина почти не знал; и его мнение (правда, позднейшее) о поэте близко к тому, что говорил Лушников:
Пушкин измельчался не в разврате, а в салоне[409].
На чем же основано столь негативное и распространенное в Первопрестольной весной 1827 года мнение о Пушкине, ведь «Стансы», единственное посвященное Николаю стихотворение этого периода, были еще неизвестны?
Все приведенные выше негативные отзывы о Пушкине характеризуют второй период пребывания поэта в Москве — между декабрем 1826 года, когда он вернулся из Михайловского, и маем 1827 года, когда уехал в Петербург. Именно в это время поведение Пушкина стало резко не соответствовать тому образу недавно опального и ныне независимого поэта, в котором он явился перед изумленными москвичами в сентябре — октябре 1826 года. Именно тогда поэт устраивал публичные чтения «Бориса Годунова» и других не пропущенных цензурой произведений. Утверждению образа «не смирившегося» во многом способствовал сам Пушкин, активно распространяя среди москвичей сведения о своем свидании с императором. Смысл пушкинских рассказов об этом разговоре состоял в том, что между ним и властью был установлен равноправный договор и что свобода (в том числе от цензуры) пришла к нему без моральных уступок с его стороны. Вспомним также, что другой важной составляющей пушкинских рассказов о самом себе осенью 1826 года стали устные новеллы о силах судьбы, хранивших поэта в трагических обстоятельствах декабря 1825 года и оградивших его от появления на Сенатской площади вопреки его намерениям