Иногда эти взлетающие в небо буквы по ошибке перехватывали антенны секретной военной базы, и служащим на базе переводчикам приходилось осторожно, одну за другой, выковыривать их из перехваченных разговоров на арабском, чтобы выяснить, о чем свидетельствуют беседы лежащих в окопах вражеских солдат: о готовящейся войне или, как и в прошлые разы, лишь о тоске по дому.
«Шалом, дорогие друзья!» Мендельштрум начал свое второе письмо энергичным приветствием, но затем, вопреки ожиданиям, заговорил не о микве, а о кларнете, вернее о том, что недавно решил научиться играть на кларнете. Вообще-то он играл на кларнете еще в детстве и очень даже в этом преуспел, но жизнь заставила его расстаться с этим хобби, хотя слово «хобби» здесь неуместно, потому что кларнет – это голос еврейской души. На нем нельзя играть только ртом и пальцами, не вдыхая в него свое горе, радость и веру во Всевышнего. Это он всегда повторял покойной жене, которая убеждала его снова начать играть. «Пойми, – твердил он, – кларнет – это священный инструмент. Лучше подождать, пока я смогу заняться им всерьез, чем его осквернять». – «Отговорки, – возражала она, – пустые отговорки. Ты просто боишься, что будешь играть недостаточно хорошо. Потому что ты не признаешь полумер: или ты делаешь что-то отлично, или не делаешь вовсе». Возможно, она была права, возможно, вообще имела в виду себя, но факт оставался фактом: в годовщину ее смерти, когда семейное гнездо снова опустело, а дети и внуки разъехались по домам, он достал из запыленного футляра кларнет, всю ночь, ужасно фальшивя, в него дудел, и на сердце у него потеплело: впервые с тех пор, как овдовел, он на миг приподнялся над пустыней скорби и увидел далекий горизонт.
Следующее утро он посвятил поискам в интернете («вы в Израиле уже слышали про интернет?») еврейского преподавателя игры на кларнете, нашел человека по имени Иона, списался с ним по электронной почте, и они условились, что первый урок состоится в тот же день. Но, когда он постучался в дверь Ионы, ему открыла женщина. Он спросил Иону. «Здравствуйте. Я Иона, – ответила та. – А вы, наверное, Джеремайя».
«Дорогие друзья из Города праведников! – писал далее Мендельштрум. – Вообразите себе мое смущение. Я сказал, что не знал, что он – это она, а если бы знал… Потому что с точки зрения иудаизма это проблематично… то, что мы с ней будем находиться в комнате наедине. Но она меня успокоила: «Не волнуйтесь, мы не будем наедине», сделала мне знак следовать за ней в студию, где стояли в ряд четыре кларнета, саксофон, скрипка и пюпитр для нот, и показала на большой портрет на стене: «Это Джо, мой покойный муж. Он будет с нами в течение всего урока».