— Кто такие?
Остроносый передал цигарку своему напарнику, безучастно сидевшему у изголовья убитых, нехотя объяснил:
— Тракторист да мальчонка его. Сказывают, братья-степняки их…
— Кулаки! — уточнил Баляба.
— Кто вас тут поймет. В вашем царстве-государстве все не как у других. Пара лошадей, пара быков, две коровы, цельная отара овец… По нашим местам — помещик, по здешним — незаможник. — Он даже сплюнул от досады. — Поди разберись! — Безнадежно махнул рукой. Через минуту продолжил: — Погнали нас вылавливать этих степняков — пымай ветер в поле! — цельный отряд выслали, мариупольский гарнизон…
Охрим еще раз взглянул на схваченное синевой худенькое лицо парнишки, на полуприкрытые оледеневшие глаза — и точно кто ткнул под грудь: он вспомнил сына Антона. Кинулся к трактору, ударил по педалям, рванул за рычаг. Задрожало все внутри у Охрима, заторопился домой. Что там? Как там?
Холодеет в ужасе спина Охрима Балябы, видится ему что-то несуразное, жестокое, во что невозможно поверить. Ему бы только доскакать до Новоспасовки, только бы увидеть сыночка!..
На узкой и короткой Антошкиной койке они улеглись валетом. Тошка лег к стене, Охрим с краю. Кроватка общежитейская оказалась не по росту Охриму — ноги девать некуда, — пододвинул под них табуретку. Теперь можно и вздремнуть.
Тошка уже спал. Еще минуту тому, позевывая, он приказал отцу разбудить его при отъезде на хутор. Отец не стал спорить. Бережно погладив сына по ногам, укрытым байковым одеялом, обещал прихватить его с собой, а сам думал иначе: «Ни к чему трястись хлопчику на тракторе до хутора, пущай тут учится…»
Первое, что Охрим заметил при встрече с сыном, — лиловый шрам над левой бровью. Сын не стал вдаваться в подробности, где и за что ему поставили такую печатку. Зато другие хлопцы все рассказали.
Еще в дороге чуяло сердце Охрима, что с сыном произошло что-то недоброе, — так оно и оказалось. Слава богу, живым остался. Жалеет Охрим и других ребят. Вон Гнат Дымарь с костылем до сих пор ходит. У Йосыпа Сабадыря глубокий след на подбородке оставлен. Да и другие пацаны с отметинами бегают. «Детей калечить вздумали, изверги. Неужели на них, убийцев, не найдется управы?!» — негодует Охрим. А перед глазами стоит прихваченное синевой лицо хлопчика, приткнувшегося в последнем забытьи к отцовскому стылому плечу. Охрим даже рукой потрогал Тошку, чтобы еще раз убедиться в том, что сын рядом. Прислушался к ровному его дыханию и сам задышал ровнее.
У Тошки денек сегодня выдался тоже не из обычных. С утра всей школой ходили в лекарню: уколы делали, боли и страху натерпелся — вон как руку вздуло. К вечеру радость подкатила. У волости увидел трактор и отца неподалеку. Отец стоял в кругу мужиков, о чем-то оживленно говорил, размахивая руками. В куцей фуфайке-стеганке, с городскими усами, чужой какой-то. И в то же время — дороже прежнего, даже под веками защемило у Тошки от нахлынувшего чувства. А народу собралось тут, как на пожаре: и коммунские, и «созовские», и все иные сбежались. Не диво ли, такая машина в село прикатила! Только все почему-то больше не машину разглядывали, а Тошкиного отца, словно он-то и был главной невидалью.