— Вы что-то скрываете от меня. Вы что-то скрываете от меня, и это бесчестно! Поймите, я люблю его, вы не имеете права ничего от меня скрывать.
— Но, Таня… — сказала Ольга Михайловна.
— Мама, оставь. Я не маленькая, не смей так со мной разговаривать.
Никем не замеченная, в кабинет проскользнула Наташа, забилась в уголок на тахту. Глаза у нее блестели от любопытства.
— Тебе надо принять бром и снотворное и лечь в постель. — Николай Александрович снова потянулся за портсигаром, но кольнуло сердце, и он опустил руку: надо меньше курить.
— Я хочу быть там… возле него.
— Хорошо, — устало согласился он. — Завтра я скажу, чтобы тебе выписали постоянный пропуск. Как только закончатся исследования с препаратом радиоактивного фосфора, ты сможешь у него бывать.
— Нет, ты меня не понял. Я хочу быть там все время. Возьми меня в санитарки.
— Ты с ума сошла, — сказала Ольга Михайловна. — А университет?
— Успеется. Возьмешь?
— Ты говоришь глупости. Успокойся.
— Я спокойна, как пирамида Хеопса. Значит, решено, утром я еду оформляться. Там нужны какие-нибудь документы? Чего ты молчишь? Ты не откажешь мне, ты же все время жаловался, что не хватает санитарок. Слышишь, папа?
— Не кричи, слышу. — Хотелось курить, но сердце разгулялось не на шутку, и он решил перетерпеть. — Мама права — это глупо. Работая санитаркой, ты будешь с ним гораздо меньше, чем приезжая в институт после занятий. У нас санитарки не развлекаются с кавалерами, а работают от утра до ночи, вот почему их не хватает. И если ты решишь…
— Я уже все решила.
— Тогда ты должна знать совершенно точно: никаких поблажек тебе не будет. Ни-ка-ких! С тебя будут требовать даже больше, чем с других, уж я об этом позабочусь.
— Спасибо, — сказала Таня. — Ты — человек, папа, я это всегда знала.
— О чем вы говорите! — крикнула Ольга Михайловна и стала между дочерью и мужем, словно хотела собою разорвать ниточку, связавшую их. — О чем вы говорите, два идиота, почему вы не спросите меня, почему вы не слушаете меня! Я ведь твоя жена и твоя мать, почему вы все решаете без меня, почему вы обращаетесь со мной, как с половой тряпкой! Я слышать не хочу этот бред, я вам не позволю… Ты завтра пойдешь на занятия, как всегда, только на занятия, и никуда больше. Пожалуйста, в свободное время можешь ездить в институт; уверяю, тебе это быстро надоест. Зачем тебе надевать на себя такой хомут?! Ты молода, вас еще ничто не связывает…
— Мама, замолчи!
— Нет, не замолчу. Не затыкай мне рот, я тебя слушала, изволь выслушать меня. Я понимаю, теперь ты готова пойти за ним хоть на костер. Ты упиваешься собственным благородством и великодушием: ах, как я его люблю! Нет такой жертвы, которую я ему не принесла бы! А ты знаешь, что такое быть в клинике санитаркой, ты, чистоплюйка, неженка, бледнеющая от вида крови из порезанного пальца. А я знаю. Это — мыть полы и туалеты, выносить за больными судна и вытирать чужую блевотину… что ты об этом знаешь? Иди, иди, зачем я, дура, расстраиваюсь! Ты сбежишь оттуда через час, вся вздорная романтика, которой ты напичкана по самые уши, выветрится из тебя в первой же загаженной уборной.