— Вот и прекрасно. — Таня поджала под себя ноги и съежилась, ее знобило. — Значит, нам вообще не о чем спорить. Кстати, вот еще что: я выйду за него замуж. На Октябрьские праздники, как это и было решено. Ты это устроишь, отец? Думаю, это будет не очень сложно устроить.
Ольга Михайловна всплеснула руками.
— Устрой, устрой ей это, отец! Чего ж ты молчишь? Устрой…
— Погоди. — Николай Александрович встал и набросил Тане на плечи свой пиджак. — Ох, дочка, пожалуй, для одного вечера многовато. Мы с мамой тоже люди, нас иногда и пожалеть не грех.
— Она пожалеет! У нее такой же камень вместо сердца, как и у тебя.
— Мама! — Наташа дернула мать за рукав. — Успокойся, мама…
Таня закуталась в пиджак.
— Я хочу, чтобы мы больше к этому не возвращались.
— Ты совсем потеряла голову, — сказала Ольга Михайловна. — Пойми, он тяжело и опасно болен. Он может выйти из больницы инвалидом, и это еще не самое худшее…
— Как ты жестока, — сказала Таня. — Я никогда не думала, что ты так жестока. Зачем ты это говоришь?
— Затем, что ты моя дочь. Затем, что я выносила тебя под сердцем и хочу, чтобы ты была счастлива. Врачи тоже кажутся жестокими, когда ампутируют руку или ногу, но эта жестокость милосердна, она спасает. Я тоже хочу тебя спасти. От идиотского поступка, который исковеркает всю твою жизнь.
— Папа вылечит его. — Таня подняла голову и посмотрела Николаю Александровичу в глаза. — Ты вылечишь его, папочка, милый… Я понимаю, мама запугивает меня, но ты…
Вересов вспомнил глухой голос Гаевского и отвернулся.
— Могу тебе обещать только одно — мы сделаем все.
— Сделаете… Да, конечно, сделаете! Ты же профессор, доктор медицинских наук… ты должен сделать. Он будет жить! Если ты его не спасешь — тогда зачем ты? Зачем ты со всеми своими проклятыми трудами, со всеми своими проклятыми книгами, со всем своим проклятым институтом! Зачем ты и вся твоя жизнь, и все твои ученики, и вся ваша кичливость — зачем?
Непослушными пальцами Николай Александрович нащупал в кармане валидол, отвернулся, положил под язык таблетку. Танины слова хлестали его, как пощечины. Ну, что ей объяснять, ослепленной первым в своей жизни горем, девчонке. Что ей говорить о десятках тысяч спасенных, о каторжном и героическом труде онкологов, о трудных путях познания — ничего она сейчас не поймет. Своя беда разрослась в ней, как опухоль, заслонив весь мир, что ей мир, ей никого не нужно, кроме этого красивого мальчика, он — ее мир, зачем ты, если не можешь заслонить его от болезни?! Зачем ты?.. Все, кого ты вылечил, хорошо знают, зачем ты, но те, другие, их близкие, родственники, — не знают и знать не хотят. Да, профессор, да, доктор наук, но ведь не слесарь-ремонтник с полным набором взаимозаменяющихся запасных частей, не волшебник из детских сказок с неисчерпаемым резервуаром живой воды. Зачем ты? Затем, чтобы искать. Ошибаться, мучиться, терпеть поражения, побеждать, идти дальше. Своя болячка… Может, это и хорошо, что ты пойдешь в санитарки. Жизни понюхаешь. Нет, своя болячка болеть не перестанет, но откроются глаза и на чужие. Добрее станешь. Вон ведь мать назвала жестокой, а сама…