Она оторопела, увидев Григория Константиновича в приемном покое: не навестить ли приехал? Он посмеивался, пожимал плечами: уж выбрали бы для встречи местечко повеселее. Медкомиссия направила, а у нас порядки строгие: приказано — выполняй. Момент, правда, не шибко подходящий, работы по горло, вон даже в отпуск уйти не удалось. Рита одна в Сочи уехала, еле уговорил. А хорошо бы сейчас поваляться на пляже, ах, хорошо! Вечно эти врачи что-то выдумывают…
Нина сама попросила Сухорукова, чтобы Григория Константиновича положили в ее палату. Она еще не совсем ясно представляла, как коварны злокачественные новообразования, и была убеждена, что Горбачев попал в Сосновку по недоразумению: перестраховались врачи на медкомиссии. Ей нравилось думать, что именно она легко и быстро разберется в анамнезе, поставит, наконец, правильный диагноз, поассистирует Сухорукову на операции, а недельки через две-три они все вместе отправятся куда-нибудь за город, к реке, жарить шашлыки: на диво вкусные, сочные, душистые шашлыки получались у Горбачева, в «Арагви» таких не подадут…
Григорий Константинович любил Нину, но как врача не воспринимал. «Давай, давай, — всякий раз говорили его прищуренные глаза, когда она входила в палату, — давай, милая! Я ведь знаю, что тебе нравится выслушивать и выстукивать меня, и делать серьезный, глубокомысленный вид, словно ты настоящий профессор, валяй, если это доставляет тебе удовольствие. Лично мне все это, конечно, смешно, но раз так надо, все-таки хорошо, что я попал к тебе, а не к этому зализанному красавчику Ярошевичу. Валяй, не жалко…»
В тумбочке у него всегда была припрятана шоколадка или конфета; пока Ниночка осматривала его, Горбачев тихонько опускал гостинец ей в карман и радовался, если она не замечала, как ловко он это проделывает.
Вопреки предположениям Минаевой исследования продлились довольно долго. Григорий Константинович относился к ним с равнодушной терпеливостью солдата, давно привыкшего к тому, что приказы начальства не обсуждаются, а исполняются, даже если они тебе и не очень-то по душе, а высшим в данный отрезок времени его начальством были Сухоруков и Минаева. Он никому не докучал ни просьбами, ни жалобами, всегда был бодр и уверен в себе, и лишь когда над Сосновкой реактивные самолеты принимались вычерчивать белые петли, затихал и подолгу глядел в небо, приставив к глазам козырьком ладонь.
Рита обычно приезжала после шести, но Горбачев уже в пять томился у ворот с букетиком луговых цветов. «Господи, какой сентиментальный, — часто думала Нина, наблюдая за ним из окна ординаторской. — Будто из восемнадцатого века. А Ритка крутится с Ярошевичем. Где они снюхались, неужто в Сочи? Наверно, в Сочи, они вместе прилетели оттуда, я ведь помню, как он шмыгнул в толпу, заметив меня в аэропорту, тогда я не придала этому никакого значения, а оказывается… И что она нашла в самовлюбленном надутом индюке Ярошевиче, он же Григорию Константиновичу в подметки не годится, только что физиономия… Бедный Горбачев, хоть бы он не узнал, худо ему будет. Если бы меня Андрей так полюбил, я ни на кого и не глянула бы… Собственного счастья не понимает, дура».