Рентгенологи наконец обнаружили первичную опухоль: смутные подозрения медкомиссии, направившей Горбачева в Сосновку, подтвердились. Опухоль была маленькой, с каштан, судя по снимку, удалить ее не представляло особого труда, и Минаева обрадовалась. Но Сухоруков ходил хмурый. Его тревожили результаты скеннирования печени — специального исследования, которое производится при помощи радиоактивных изотопов. Скеннограмма показывала, что в печени произошли какие-то изменения, но предварительной расшифровке они не поддавались. Окончательные выводы можно было сделать только по ходу диагностической операции.
Оперировали Горбачева в понедельник. Утром Нина пришла в палату. Чуть побледневший, Григорий Константинович встретил ее неизменной улыбкой и шоколадом.
— Не волнуйтесь, — взяв его за локоть и через силу улыбнувшись, сказала Минаева. — Все будет хорошо. Сухоруков — хирург и Заикин — анестезиолог — это куда надежнее, чем ваши хваленые ракетоносцы. Все будет хорошо, слышите.
— Слышу, слышу, — Горбачев погладил ее по руке. — По-моему, ты сегодня волнуешься куда больше, чем я. Ну, только честно!
— Волнуюсь, — вздохнула Нина. — Конечно, я буду лишь ассистировать, но все равно здесь — вы мой первый. Это — как первая любовь, понимаете? Вы должны мне принести счастье, Григорий Константинович, обязательно!
— За мной дело не станет, — сказал он. — Я принесу тебе целую охапку счастья. Столько, что его хватит на всю твою остальную врачебную жизнь. Что касается прочего, то такая женщина, как ты… — Подмигнул, взгромоздился на качалку. — Ну, поехали, ежели мне пешком не положено.
Сухоруков вышел к опухоли довольно быстро. Маленький, плотный узелок. И от этой дряни зависит, жить ли еще не старому, совсем недавно могучему, словно трактор, полковнику, или умереть. Какая жестокая несправедливость… Подозвал главного патоморфолога института Мельникова, который в это время заглянул в операционную:
— Вячеслав Адамович, что скажете?
Мельников протер очки, внимательно посмотрел, вздернул светлую, округлую бородку.
— Злая, Андрей Андреевич. Вся в «ботву» ушла. Ищите «ботву», я пошлю биопсию в экспресс-лабораторию. Но лично у меня — никаких сомнений: злая.
«Если злая, «ботву» искать нечего, — угрюмо подумал Сухоруков. — В печени «ботва». Так я и предполагал: выстрелила в печень, сволочь. Значит, конец».
Через пятнадцать минут на пульте связи замигала сигнальная лампочка. Мельников взял трубку.
— Все правильно, — сказал он, выслушав дежурного морфолога. — Злокачественная. «Ботву» нашли?
— Нашел. — Сухоруков разогнулся над столом и глухо, сквозь маску, бросил ассистентам: — Всё, зашивайте.