— Было бы здорово, если бы получилось без них обойтись, — сказала я, стараясь не покраснеть.
— Я в тебя верю. А что нужно, чтобы получить «отлично»?
— Надо набрать больше семидесяти процентов.
— Смех да и только. В школе ты по девяносто набирала, — напомнил Билли.
— Да, но то были детские игрушки.
— Так и сейчас ничего не изменилось.
— Ага, конечно.
— Я серьезно. Если не можешь объяснить свою мысль ребенку, значит, она вообще не стоит раздумий, — сказал он.
Чайник закипел и плевался кипятком. Я достала из шкафа грелку.
— Что ты делаешь? — спросил Билли.
Я показала на крышу:
— Сегодня полнолуние.
— А... — Он вздохнул. — Я сегодня не в настроении смотреть на звезды.
— Ладно. — Я убрала грелку обратно.
— А сейчас ты что делаешь? — спросил Билли.
— Ты же сказал, что не в настроении.
— Можешь ведь и сама подняться. Тебе не нужно, чтобы я держал тебя за ручку.
— Я тебя что, раздражаю?
— Ты раздражала меня с самого своего рождения.
— Спасибо. — Я плюхнулась на его кровать.
— Чай не будешь заваривать? — спросил он.
— Нет, я и не собиралась.
Я смотрела в потолок.
— Хочешь чая? — спросила я.
— Не откажусь.
— Отлично. — Я сползла с кровати и снова подошла к чайнику.
— Джеймс сегодня вытащил вывернутого теленка, — сказал Билли.
— В каком смысле вывернутого?
— Ну... — Билли свел ладони. — Все, что должно быть внутри... — Тут он их раскрыл, точно книгу. — Было снаружи. Как будто кто-то взял нож, вскрыл ему брюхо и просто выворотил все органы. Все четыре ноги срослись, будто он висел на крюке в скотобойне. Когда Джимбоб сутул руку в утробу его матери, чтобы его нащупать, он мог втиснуть пальцы между его ребрами. Можно было ухватить его за сердце, и все такое.
— И сердце билось?
— Ага. В утробе он был еще жив. Бедняга. Джеймс вызвал ветеринара. В конце концов пришлось делать кесарево.
— И он выжил?
— Видала когда-нибудь, чтобы по ферме бродил вывернутый теленок?
Я вынула чайные пакетики из кружек и бросила в мусорное ведро. Билли подлил себе еще больше молока, чем я, на случай, если чай слишком горячий. Прежде чем сделать глоток, он дует себе в кружку>. Он терпеть не может обжигать язык.
— Жесть, — сказала я.
— Ага, и ветеринар сказал, что сталкивается с таким случаем второй раз за двадцать пять лет. Впрочем, на моей памяти это не самый странный отел.
— А какой был самый странный?
— Когда корова принесла двойню. Самого отела я не видел. — Дядя вскинул руки. — Но когда я зашел в коровник ее проведать, она уже управилась. Дело было сделано. На абсолютно здорового теленка, лежавшего возле нее, она не обращала никакого внимания, а вместо этого лизала комок серо-голубой шерсти. Он был похож на лопнувший футбольный мяч — ни ушей, ни глаз, ни головы, ни ног, вообще бесформенный. А корова вылизывала его за милую душу.