И еще в одном отношении Расин угодил вкусам парижских театралов. Если есть в «Александре» ценность, равновеликая славе, то это любовь. Сам повелитель вселенной перед несравненной красой возлюбленной готов забыть о жажде побед и мечтать лишь о том, чтобы жестокая признала свою победу над ним (о, прециозные расхожие изыски!). И свирепый азиатский варвар Пор кладет к ногам Аксианы «любовь, и долг, и славу». Но эта любовь не то необоримое наваждение, телесная, нутряная страсть, какой была ненависть братьев-соперников в «Фиваиде». И даже не жгучее, мучительное чувство, властно требующее своих прав в душах корнелевских героев из тех, что послабее (а чаще героинь – суровые корнелевские мужи, Гораций или Август, ее ярма не знают). Это сладостная, томительная нежность, дразнимая и разжигаемая загадочной уклончивостью красавицы, в соответствии со всеми законами прециозной галантности. И в полном согласии с настроениями «молодого двора», где вокруг центральной интриги Людовика с Луизой де Лавальер завязывается множество романических историй и где любовь почитается наравне с доблестью, если не выше. Мольер, кому по долгу службы придворного увеселителя необходимо было точно угадывать запросы этой публики, прямо заявлял в «Принцессе Элиды» – комедии, сочиненной для столь восторженно принятых «Увеселений волшебного острова», – что любовь есть обязательное свойство истинно великого государя и даже, несколько неожиданно, что она вообще мать всех добродетелей:
…если никогда принц не бывал влюблен,
Не будет милостив, велик не будет он.
Мне это качество любезно во владыке:
В сердечной нежности я вижу знак великий,
Что не напрасно мы от принца много ждем,
Коль склонная к любви душа заметна в нем.
Поможет эта страсть – а ведь она всех краше —
Всем добродетелям проникнуть в души наши;
Деяний доблестных она родная мать,
И всем героям пыл ее пришлось узнать.
[28]Расин словно писал «Александра» по этому рецепту, перемешав в нужной пропорции корнелевскую «славу» с прециозной «любовью» – и получил искомое: успех. Парижские зрители приняли пьесу почти единодушно; и не в одном Париже на нее обратили внимание.
Просвещенная и сумасбродная шведская королева Кристина – ученица и покровительница Декарта, говорившая на восьми языках, живо интересовавшаяся всем необычным в умственной жизни, – отреклась от престола для свободы (или от слабости) и, приняв католичество, поселилась в Риме. Ее друзья-французы, в частности, кардинал де Рец, сочли, что она должна ознакомиться с «Александром» и доставили ей экземпляр пьесы, как только она была напечатана (увы, с «Тартюфом», текст которого также желала получить королева, это не удалось). Кристине трагедия необыкновенно понравилась; она и сама уже слышала о ней и даже за ней посылала, не дожидаясь дружеской услуги.