Но в «Мизантропе» дело не сводится к неравенству сил и практической бесполезности максималистского бунта. Ведь и сам моралист оказывается несвободен от свойственных природе человеческой изъянов. Он бессилен перед собственной неразумной страстью, ревнив, деспотичен, полон сознанием своей значительности и своего нравственного превосходства, в других же готов видеть лишь средство для удовлетворения собственных лихорадочных желаний. Сто лет спустя такое распределение света и тени в «Мизантропе» до глубины души возмущало другого моралиста – Жан-Жака Руссо. По его мнению, Мольеру следовало изобразить ревнителя добродетели более цельным, более твердым, «вечно разгневанным против общественных пороков и всегда спокойным по отношению к несправедливостям, направленным против него лично», наоборот, уступчивый, терпимый, готовый к компромиссам, но, по Мольеру, великодушный в любви и верный в дружбе приятель Альцеста Филинт должен был бы оставаться безразличным ко всему происходящему вокруг и выходить из себя, когда что-то задевало его самого. Вина Мольера состоит в том, что он, сам будучи человеком порядочным, искал успеха и одобрения у развращенного общества и ради этого сделал Мизантропа смешным, а мудрость свел к «чему-то среднему между пороком и добродетелью». Для Руссо – учителя романтиков – изгой, одиночка (одинокий мечтатель, мудрец, бунтарь) всегда прав в своей распре с веком. Для Руссо – законодателя нравов – искусство имеет целью чистое назидание, ради этой цели должно жертвовать и художественной игрой, и жизненной достоверностью.
В том, что касается «Мизантропа», пожелания Руссо были исполнены буквально – нечастый случай для критики. В 1790 году поэт, будущий член Конвента и соратник Дантона, один из изобретателей революционного календаря Фабр д’Эглантин поставил пьесу «Продолжение "Мизантропа", или Филинт Мольера», строго следовавшую рецептам Руссо. Альцест здесь забывал обо всех грозящих ему несчастьях в стараниях спасти некоего бедного человека, а затем и самого попавшего в беду Филинта, черствого и малодушного богача. Восстановить справедливость Альцесту помогал народ. Тут уж все было сказано четко и без обиняков. Но, увы! Публика не смогла подняться до таких высот духа, и в веках осталось не это безупречно нравоучительное сочинение, а мольеровский «Мизантроп».
Руссо, конечно, не первым упрекнул Мольера в моральной двусмысленности. Именно строгие моралисты из всех лагерей, независимо от принадлежности к тому или иному религиозному направлению, были самыми непримиримыми врагами Мольера при его жизни и после его смерти. Вот два высказывания, почти тождественные по мысли – а порой и по слову: