Но за столом «Белого креста» Лафонтен беспечен и проказлив не менее других. Здесь он отлично ладит с Клодом Шапелем – другом юности Мольера, учеником Гассенди, острословом и забулдыгой. У Шапеля необычное происхождение и воспитание: он побочный сын советника Люилье, приятеля самых блестящих и самых свободных умов своего времени, человека состоятельного, образованного, даровитого – и абсолютно безнравственного. Он передал сыну свои вольнодумные воззрения, свои таланты, свою лень, презрение к стеснительным моральным запретам и немалую часть своего состояния, которое Шапель и проматывает, деля время между «Белым крестом» и салоном очаровательницы Нинон де Ланкло.
Тут появляется изредка и Мольер. Изредка – потому что он помимо сочинительства обременен обязанностями первого актера и режиссера своей труппы, а заодно и изнурительными заботами ее директора. И потому, что здоровье его становится все более хрупким, доктор прописывает ему молочную диету, а в «Белом кресте» в ходу другие напитки. И потому, что и жизнь, и характер у него нелегкие.
Старше всех в этой компании Антуан Фюретьер, лелеющий два необычных замысла. Один из них осуществится как раз во времена «Белого креста»: Фюретьер закончит «Мещанский роман», сочинение, представляющее собой рассказ о людях, «которых нельзя назвать героями и героинями, ибо они не командуют армиями, не разрушают государств, а являются всего лишь обыкновенными людьми, идущими, не торопясь, по своему жизненному пути», как сам автор не без вызова объясняет читателям. А до исполнения другого плана еще далеко: Фюретьер намеревается в одиночку сделать то, над чем вся Французская Академия корпит вот уже три десятилетия, и конца этим трудам не видно: составить толковый словарь французского языка, и этот подвиг он совершил в конце концов, издав свой словарь в 1684 году, за десять лет до появления академического. Но читатели, те самые обыкновенные люди, о которых он писал в «Мещанском романе», еще не были готовы к тому, чтобы считать собственную жизнь достойной литературного изображения. «Мещанский роман» успеха не имел. А господа академики вместо того чтобы почтить собрата, осуществившего то, что им оказалось не под силу, возмутились его дерзостью и примерно его проучили, изгнав из своих рядов, – случай в истории Академии неслыханный.
А моложе всех Расин и начинающий литератор Никола Буало. Буало – предпоследний из шестнадцати отпрысков (от двух браков) парижского стряпчего; чтобы не путать с братьями, его называют – по небольшому фамильному поместью – Депрео. Он тоже хрупкого здоровья, которого, впрочем, достанет на 75 лет жизни. Что самое неприятное – ему пришлось в детстве перенести операцию камнесечения; хирург попался неумелый, и Никола навсегда лишился возможности познать радости любви. Тут, очевидно, причина женоненавистничества, которым он отличался всю жизнь. Нрав у него обидчивый и драчливый – разумеется, в словесных битвах. Но литературный вкус и чутье у него безошибочные, и в дружбе он умеет быть верным. В те годы его и Лафонтена объединяет безграничное восхищение Мольером. Лафонтен сказал про Мольера: «Это мой человек!» с первых же шагов комедианта в Париже. А Буало в самый разгар сражений вокруг «Урока женам» отважно обнажил шпагу за Мольера, посвятив ему восторженные стансы: