, из которых я сохранил только лебедя, потому что крыса мне противна. Но я не знаю, каких цветов шеврон, на котором изображена крыса, ни цветов всего щита, и вы очень меня обяжете разъяснениями по этому поводу… Я смутно припоминаю, как слышал когда-то, что наш покойный дед затеял тяжбу с художником, расписывавшим стекла в его доме, за то, что тот нарисовал вместо крысы кабана. Я и хотел бы, чтобы на месте этой мерзкой крысы был кабан или кабанья голова». В конце концов на гербе Расина вместе с лебедем оказались два льва по бокам. Наличие герба в семье вовсе не означает дворянского ее происхождения. Расин по-настоящему получил дворянство лишь в 1693 году, когда добился того, чтобы его должность «дворянина на обычной службе при особе короля» стала наследственной. Но тогда ведь геральдические проблемы его вовсе не заботили.
Объяснение и для истории с покупкой разорительной должности, и для хлопот с гербом нужно искать, скорее всего, в обстоятельствах, от Расина не зависевших. Королевская казна, как и все государство, была опустошена бесконечными войнами. Надо было изобретать все новые способы ее пополнения из кармана подданных. Ради этого и были как раз в 1696 году созданы пятьдесят новых должностей королевских секретарей, и весьма возможно, что покупка их для придворных была не столько делом доброй воли, сколько свидетельством патриотической лояльности. И указ о регистрации гербов был не столько попыткой очистить дворянское сословие от самозванцев, сколько еще одним способом заполучить некую (по всей видимости, изрядную) сумму в казну.
Финансовое же положение Расина было довольно трудным. Конечно, доходы у него были немалые, особенно если вспомнить, что начинал он жизнь, в сущности, нищим. Но жизнь при дворе поглощала состояния и несравненно более крупные. А у Расина была большая семья. Сыновей надо было воспитывать, выводить в люди; дочерей – снабжать приданым, даже если они уходили в монастырь. Так что обращение Расина за помощью к королю было почти наверное вызвано жестокой необходимостью; а король, по всей видимости, действительно не мог сделать того щедрого жеста, который позволял себе десяток лет назад.
Но одну ошибку, и непростительную для столь искусного царедворца, Расин при этом все же совершил. Он обратился к Людовику не через госпожу де Ментенон, а через других своих «влиятельных друзей». Этими друзьями были архиепископ де Ноай и его брат маршал, а также графиня де Грамон. Но госпожа де Ментенон очень ревниво относилась к своей роли единственной подательницы благ, а к тому же подозревала соперницу в графине де Грамон, прекрасной и благочестивой. В этом смысле поведение Расина вполне могло вызвать ее неудовольствие.