Как все это уже похоже на Руссо! (Правда, и общий источник их утопических мечтаний очевиден – Платон). Женевского гражданина предвещает у Фенелона и оборотная сторона этой умилительной картинки. Вожделенное отсутствие личного эгоизма при такой жесткой эгалитарности общественного устройства достигается за счет подавления – и весьма сурового – всякой индивидуальности. Любое новшество под запретом; музыка допускается лишь такая, в которой нет женственной изнеженности, разлагающей семейственные добродетели; те, кто недостаточно прилежно обрабатывают свои наделы, облагаются штрафами и налогами или даже подвергаются более серьезным наказаниям; наказания за любые провинности вообще полагаются самые строгие; ремесленники, чей труд не сочтен необходимым, посылаются на возделывание пустующих земель и помощь сельским работам; регламентируется весь уклад домашней жизни, вплоть до количества и вида мебели и всякой утвари… Мечта о совершенном братстве, основанном на совершенном равенстве, означает совершенный отказ от свободы. Впрочем, равенство у Фенелона, аристократа и князя церкви, предполагается лишь имущественное, по принципу равной бедности; но население его идеальной страны все-таки поделено на семь сословий.
Так или иначе, современники Расина начинают замечать иные, непривычные измерения мира. Политика для них не сводится уже к дворцовым и военным заботам; они задумываются об имущественном состоянии сограждан, о наилучших правилах их общежития. А простолюдин, крестьянин, бедняк начинает представать перед благородными душами не только как брат во Христе, взывающий к милосердию, но и как брат во человечестве, имеющий право на справедливость.
Очевидно, Расин был в круге подобных идей и разговоров. Но о его собственных настроениях на этот счет нам просто ничего не известно. Поэтому вернее будет сказать, что Расин едва ли написал записку, о которой говорит Луи, но мог это сделать. Во всяком случае, не она была подлинной причиной немилости госпожи де Ментенон. Письмо Расина к ней, о котором упоминает Луи, до нас дошло (а вот прочитала ли его госпожа де Ментенон, не ясно; возможно, оно так и не было отправлено). Оно помечено 4 марта 1698 года. О злополучной записке в нем нет ни слова. Расин сначала оправдывается в том, что не воспользовался покровительством госпожи де Ментенон в деле со своим прошением королю. А затем переходит к тому, что казалось ему самым существенным обвинением:
«Меня выставляют янсенистом перед королем. Признаюсь вам, что когда я заставлял хор петь в "Есфири":