— Хорошо. Но можно и я еще пройдусь карандашом?
И не дожидаясь моего согласия, он своим знаменитым карандашом в «красном» списке подчеркнул три слова: «творчество», «работоспособность», «быстрота исполнения». А в «синем»: «горячность» и «разбросанность».
— А теперь посмотри вот это. Этот документ вместе с отзывами и еще кое-какими бумагами пойдет в твое дело, в особый пакет…
Это была справка за тремя подписями: начальника разведки, Власа и моей. В бумаге говорилось:
Настоящим подтверждается, что оперуполномоченному капитан-лейтенанту Бодрову Максиму Алексеевичу /Х-301/ доверяется и поручается быть членом Группы Разведчиков Активного действия — ГРАД с особыми полномочиями в ранге чрезвычайных прав при выполнении специальных разведывательных заданий, а именно:
— самостоятельный анализ обстановки,
— самостоятельное принятие решений в выборе средств и методов разведывательной работы,
— самостоятельные действия в интересах разведывательных заданий.
Необходимую отчетность осуществлять в рамках общепринятых норм работы оперсостава разведки.
Права Бодрова М.А. защищены в соответствии с положением о секретной работе по спецзаданиям особой важности.
Содержание данного документа известно лицам: начальнику разведки, начальнику НТР или их преемникам.
Документ хранится в единственном экземпляре в личном деле Бодрова М.А. под грифом «особо важно» и подлежит вскрытию и ознакомлению только с указания вышеупомянутых лиц.
Срок хранения документа «вечно».
Я расписался под документом и поставил дату. Под напечатанными словами «согласен» уже стояла подпись Власа и дата.
Вверху документа в правом крайнем углу вместо обычных в таких случаях «совершенно секретно» значилось «особо важно» и «экземпляр единственный». А напротив, по горизонтали: «утверждаю», это для подписи начальника разведки.
Влас вернул мне листочки с его пометками и коротко благословил на многолетний труд. Крепкое рукопожатие скрепило наш секретный договор. Поражали в столь значимые для меня эти дни два обстоятельства: его глубокая вера в силы молодого разведчика и простота в общении. Не раз я думал, что большого дела человек должен быть и большой души. Чекист-Разведчик был прост как правда. Это я запомнил и взял на вооружение в арсенале общения как с нашими гражданами, так и с иностранцами. Было это непросто, но я старался.
Запомнилось еще одно — многословие растворяет главную мысль. Лаконизм стал с этого момента моей навязчивой идеей, если только ради дела не нужно было «пренебречь» этим положением при общении.
Когда Чекист-Разведчик предложил стать членом Группы Разведчиков Активного Действия, мне было двадцать восемь лет. Из них на воинской службе — десять и в органах — пять. Конечно, не только военно-морское училище и дела чекистские формировали меня со всеми плюсами и минусами. Как всякий человек, я жил по японской пословице: «посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу».