Покровский кивнул.
– Они много лет не разговаривали, – продолжала Антонина Павловна. – А тут эта крючконосая вдруг заявляется и говорит, что жить уж мало осталось и что надо забыть о старых распрях. И давай к Рите каждый день ходить. И пирожки носит, и не как пирожки принесут нормальные, десять штук, а такие миниатюрные, по две-три штучки, и заставляет Риту их сразу съесть. А какой резон заставлять сразу съесть?
– Думаете, накачивает ядом? – догадался Покровский.
– Вы бы ее видели! Баба-Яга! Вот я и расспросила Риту Анатольевну, когда та начала приходить, и выходит так, что тогда и пошли у Риты Анатольевны осложнения.
Вот будет фокус, если старушка права и они сейчас раскроют покушение на убийство. Фокус, переходящий в покус.
– А с Ритой Анатольевной вы не говорили про это?
– Нет! Она-то рада, это, говорит, Божье чудо и счастье, что Баба-Яга ее простила… А она не простила, она – наоборот! Я своим фронтовым подружкам рассказала, а они молодцы, что вам рассказали, и вы молодец, что поверили…
Разволновалась. Устала, прикрыла глаза. Вскоре открыла, но смотрела не на Покровского, а на потолок, белесым отсутствующим взором. До этой секунды звучала очень уверенно, теперь сбилась. Что… Старая женщина, две войны, ранения, контузии… Сейчас травма.
Покровский тоже посмотрел на потолок. Чистый, недавно побеленный, посреди потолка матовый белый шар, не такой чистый, пошедший трещинками, а если вглядываться – трещинки темнеют, увеличиваются, пульсируют. Неизвестная матовая планета, оплетенная сетью черных рек, в глубинах которых, может быть, прямо сейчас зарождается жизнь – колыхание черных водорослей, мельчайшие пузырьки воздуха снуют между ними, реки прочерчиваются, набухают…
– Мне трудно долго разговаривать, извините, – сказала Антонина Павловна очень спокойным разумным тоном, вернула Покровского к реальности.
Смотрела на него усталыми глазами, полными красных склеротических жилок. Желтая кожа лица, там и сям пятна грязновато-кирпичного цвета… Лицо все будто бы состоит из маленьких-маленьких смятых мешочков, волосы почти мертвые, с одной стороны головы и череп просвечивает сквозь шевелюру, если можно ее так еще называть – пучками уже волосы, кустиками, будто подбитые молью.
Видно под простыней отекшую ногу – тяжелые синие бугры вен, похожа на сосну, с которой только что содрали кору, местами преувеличенная гладкость, но что-то сочится… смола, не прикоснешься… и тут же провалы разноцветных сучков, налившихся тромбов, словно человек на глазах превращается в дерево, уходит в природу.