Мари сдала свой перевод книги Марко Лодоли. Я дочитал “Вапоре”. Ссора отца с сыном. Конец игры. Гибель мечты, что жизнь может быть только милой беспечностью, отказом от серьезности, от гнева, от ненависти.
Я еще сильнее полюбил Мари за то, что она заставила меня это прочесть.
На следующих каникулах мы отправили Агустина на несколько дней к матери Мари. Поехали в Рим, встретиться с Лодоли. Пообедали с ним в рыбном ресторанчике на улице Макиавелли. На улице лил ледяной дождь. Когда ливень кончился, я оставил их поработать и вышел пройтись. Шагал по промытым улицам, зашел в большой парк с запущенными аллеями, скамейками, на которых ютились фигуры в потрепанных плащах, с мрачными лицами, опущенными капюшонами в попытке соснуть. Я сел на террасе кафе-киоска, оттуда были видны арки Колизея. Сидел и смотрел, как чайка возится в еще мокрой траве с большой костью, пытается ее поднять. В какой-то момент к ней подлетела ворона. Обе стали расклевывать кость, тяжеловесная чайка и подвижная, быстрая ворона. Над соснами и кипарисами снова выглянуло солнце. Высокий сенегалец, напевая, принес мне второй ристретто, его длинные руки качали чашку на подносике, словно отбивая такт. Солнце стало пригревать. Терраса заполнилась другими бездельниками, решившими посидеть на солнышке. Отец семейства с пакетом чипсов. Какой-то лысый тип в бирюзовом плаще, задрав нос, непрерывно теребил пальцами подлокотники кресла.
На обратном пути у нас была пересадка в Марселе.
А не снять ли нам номер в первом попавшемся отеле. Не провести ли тут пару дней.
Был уже июнь, погода прекрасная, по утрам вода в бухточках была прохладная, но тело быстро привыкало, фасады вилл, нависающих над морем, слегка дрожали в солнечных лучах, если смотреть снизу, город был белый, скалы блестели.
Мы провели там две ночи, инкогнито, как влюбленные. В первое утро купались в Мальмуске. Во второе – в Л’Эстаке. В тот день я плыл рядом с Мари минут пятнадцать, потом стал замерзать, сказал ей: я назад. Она послала мне воздушный поцелуй и поплыла дальше. Я смотрел, как она плывет в открытое море, прямо вперед, вдаль, почти исчезает, наконец становится булавочной головкой, затерянной в необъятном просторе. Залез повыше, на скалы. И снова увидел ее, все так же плывущую в синеву. Смотрел со скал, как она постепенно возвращается, ищет меня глазами на пляже, беспокоится, что не видит, наконец замечает наверху и делает кролем финишный рывок к берегу, словно и не плавала целый час в пятнадцатиградусной воде.
В то же утро возле Старого порта мы столкнулись с Жанной. С Жанной в обществе Фабриса, орнитолога из парка в Камарге, с которым, как мне говорила Мари, у той был роман.