Голос автостопщика звучал спокойно, размеренно.
Теперь мы с булочником не говорили ни слова, продолжал он, мы оба молчали, а машина бесшумно накручивала виражи, взбираясь на вершину полностью заросшего холма, словно с самого конца войны никто не дерзнул срезать здесь ни единой ветки, словно сорвать травинку или листик на этом холме значило повторно убить толпу несчастных, которые здесь погибли. Но самое обалденное мы обнаружили наверху. Фургон, в котором ночевала пара или, может, целая семья. Фургон туристов, которые сказали себе: мы это сделаем, поехали ночевать на Лез-Эпарж.
Может, они не знали, сказал Агустин.
Это невозможно. Я тебе клянусь, когда ты наверху, невозможно не почувствовать, что здесь погибли тридцать тысяч человек.
Агустин задал еще какие-то вопросы, спросил, не знает ли автостопщик, сколько сотен коров было съедено в Лез-Эпарже за время войны. Как он думает, много ли коров жили вместе с солдатами в галереях под холмом. Мы засмеялись. Потом Агустин и автостопщик нажали на отбой. Причем Агустину даже в голову не пришло спросить отца, когда тот вернется. У него и в мыслях не было, что тот может вернуться. Что это зависит только от него.
В комнате надолго повисла тишина. Словно частица ночи из Лез-Эпаржа просочилась к нам. Словно некоторые призраки, погребенные там, сумели проскользнуть через надолго открытую щель динамика и парили здесь, среди нас, в гостиной.
У нас вошло в привычку давать ему поручения. Называть по телефону города и деревни, которые нам нравились. Агустин потребовал Ааст, первую деревню по алфавиту. Мари попросила Велле-сюр-Пор, деревню ее дедушки и бабушки, где она не была, наверно, лет тридцать. Через неделю ей пришел конверт. Фото коров на лугу, поднимающемся над деревней. Новенького ангара для комбайнов. Литейщиков бронзы и струй расплавленного металла. Кладбища, размерами чуть больше сада кюре. Изъеденного мхом и суккулентами надгробного камня ее дедушки с бабушкой: Реше Эме. Реше Жан. Наконец, вид длинной фермы с подслеповатыми стенами, на которой красуется табличка с надписью: “В этом доме жили Жак Реше и его отец Жан Реше, сражавшиеся в рядах Сопротивления и погибшие за Францию 13 августа 1943 года”.
Из Ааста автостопщик прислал снимки кукурузных полей. Куда ни глянь, всюду кукуруза. Там и сям из полей всплывали дома. Колокольня, возносящаяся над стеной зеленых стеблей. Но всегда и везде, занимая две трети кадра, – кукуруза.
А потом город заказал я.
А Кале, сказал я ему. Почему бы тебе не заглянуть в Кале?
Спустя десять дней пришел не просто пакет – объемистая коробка, в которой я обнаружил кучу самых разных вещей, без всяких объяснений. Вилки и ножи вперемешку с песком. Шариковые ручки с белесыми полосками. Осколки зеркала. Одинокая старая кроссовка. Старая зубная щетка. Старые тюбики из-под шампуня и зубной пасты. Выцветший на солнце, но по-прежнему годный, непросроченный презерватив. Старая шапка, из которой, сколько ни вытряхивай, все равно сыпались песчинки, оседающие на волосах, как только я ее надевал.