Так, в телефонном разговоре с Джексонвилем, штат Флорида, Майя узнала правду о своем отце.
– Он не погиб, когда мне было пять лет. Он был жив. Сидел в тюрьме, а теперь вышел. Он был жив, Антонио. В Боготе. Нашел маму, никто не знает, как. И хотел, чтобы мы снова были все вместе.
– Какая прекрасная ночь, не так ли? – сказал капитан на записи в черном ящике. Второй пилот ответил:
– Да. Здесь очень красиво.
– Чтобы мы снова были все вместе, Антонио, представляешь? – продолжала Майя. – Как будто он ушел на рынок пару часов назад.
И снова капитан:
– С Рождеством вас, сеньорита.
Не знаю, изучает ли кто-нибудь реакцию людей на подобные известия, как ведет себя человек перед лицом таких жестоких перемен в его жизненных обстоятельствах, когда мир, каким он его знал, перестает существовать. Скорее всего, ему требуется постепенная перестройка, поиск нового места в сложной системе координат, переоценка всех отношений и того, что мы называем прошлым. Возможно, это самое трудное и особенно тяжко переносимое – переоценка прошлого, которое считалось данностью. В случае Майи Фритц было так: она не поверила поначалу, но в считаные секунды уступила перед доказательствами. Последовала сдержанная ярость, отчасти вызванная уязвимостью жизни, в которой один телефонный звонок может в миг поставить все с ног на голову: вы просто берете трубку, и в ваш дом входит новая реальность, о которой вы не просили и которую не ожидали, и уносит вас вперед с силой снежной лавины. Затем сдержанная ярость сменилась яростью откровенной, криками и оскорблениями. А затем последовала ненависть:
– Я не хочу никого видеть, – сказала Майя матери. – Веришь ты мне или нет, но я предупреждаю. Если он появится здесь, я его пристрелю.
Голос Майи звучал резко, совсем не так, как только что, когда она сидела, заплаканная, на диване.
– Где мы? – спросил второй пилот из черного ящика, в его голосе была тревога, предчувствие беды.
– Начинается, – сказала Майя.
Она была права, с этого момента все и началось.
– Где мы? – спросил второй пилот.
– Не знаю, в чем дело? – ответил капитан. «Боинг-757» лег на крыло, как птица, которая заблудилась на высоте тринадцати тысяч футов над Андами, скрытыми ночью, и в нем гибла Элейн Фритц. По голосам летчиков чувствовалось, что они уже обо всем догадались и только пытались казаться невозмутимыми, только делали вид, что все по-прежнему под контролем, хотя контроль уже был потерян, и эта невозмутимость была обманом.
– Беру левее? Взять левее?
– Нет… Незачем. Идем в Тулуа.
– Тогда нам правее.
– Бери правее, идем в Кали. Мы облажались, да?