Всегда, всю мою жизнь, мне не так-то легко дается возвращение с уровня моря на высоту Боготы. Конечно, не только мне, многим и даже большинству людей тоже, но еще в детстве я обнаружил, что у меня симптомы проявляются сильнее, чем у других. В первые два дня мне трудно дышать, и самые простые усилия – подняться по лестнице, спустить чемодан – вызывают небольшую тахикардию, которая продолжается, пока легкие снова не привыкнут к разреженному воздуху. Вот это я и почувствовал, когда своими ключами открывал дверь квартиры. Мои глаза машинально отметили, что на обеденном столе не было ни конвертов, ни писем, ни счетов; автоответчик мигал красным, его цифровая панель показывала, что там было четыре сообщения; кухонные двери были приоткрыты (они всегда оставались в таком положении, наверное, нужно смазать петли). Я смотрел на все это, а мое сердце жаловалось, что ему не хватало воздуха. А вот чего я нигде не увидел, так это игрушек. Ни на ковре, ни на стульях, ни в коридоре. Не было ничего – ни пластиковых фруктов, ни корзины для них, ни потрескавшихся чашечек для чая, ни мелков, ни цветной бумаги. Все было в идеальном порядке, и тогда я шагнул к телефону, чтобы прослушать сообщения.
Первое было из деканата университета, они спрашивали, почему я пропустил лекцию в семь утра, и просили перезвонить как можно скорее. Второе было от Ауры.
«Я звоню, чтобы ты не волновался, – говорил любимый голос, – у нас с Летисией все хорошо, Антонио. Мы в порядке. Сегодня воскресенье, восемь часов вечера, а тебя еще нет. Я не знаю, что нам теперь делать. Нам с тобой, я имею в виду, я не понимаю, как теперь быть после того, что с нами случилось. Я пыталась, я честно пыталась, ты знаешь, что это правда. Но я устала, даже я устаю. Я больше так не могу. Прости меня, Антонио, я больше так не могу, кроме того, это нечестно по отношению к девочке». Так она и сказала: нечестно по отношению к девочке. А потом говорила что-то еще, но время для сообщения истекло, и автоответчик отключился.
Следующее тоже было от нее. «Прервалось, – сказала она дрогнувшим голосом, как будто плакала между двумя звонками. – Мне больше нечего добавить. Я надеюсь, что у тебя тоже все хорошо, ты благополучно доехал и простишь меня. Я больше так не могу. Прости».
Последнее сообщение опять было из университета, но не из деканата, а из секретариата. Они просили меня стать научным руководителем диссертации на абсурдную тему о традиции кровной мести как прототипе закона.
Я слушал сообщения, стоя с открытыми глазами, но ни на что не глядя, а теперь еще раз поставил их на воспроизведение, чтобы любимый голос Ауры звучал снова, а сам расхаживал по квартире. Я передвигался медленно, мне не хватало воздуха: как бы глубоко я ни старался вдохнуть, легкие не наполнялись, а непослушные бронхи, саботажницы-альвеолы, отказывались качать воздух. На кухне не было ни единой грязной тарелки, ни стакана, ни одной ложки или вилки, лежавших не на своем месте. Голос Ауры говорил, что она устала, а я прошел по коридору в комнату Летисии, голос Ауры говорил, что это нечестно по отношению к девочке, а я сел на ее кровать и подумал, что было бы честно, если бы Летисия осталась со мной и я бы заботился о ней, как заботился до сих пор.