– Алло, – сказала Аура.
– Алло. Спасибо.
– За что?
– Что позвала Летисию.
– Ей страшно в коридоре, – сказала Аура. – Она говорит, там кто-то прячется. Вчера побоялась идти из кухни в свою комнату, мне пришлось проводить ее.
– Со временем страхи пройдут.
– Она хотела спать с включенным светом.
– В этом возрасте детям часто снятся страшные сны. Нам же говорил педиатр, помнишь?
– Я не хочу, чтобы это продолжалось, Антонио, – сказала Аура. – Так больше нельзя.
И прежде, чем я успел ответить, добавила:
– От этого всем плохо. Девочке в первую очередь.
Так вот в чем дело.
– Теперь понятно. По-твоему, это я виноват, – ответил я.
– Никто не говорил о вине.
– Это из-за меня Летисии страшно в коридоре.
– Я этого не говорила.
– Да перестань, это чушь! Страх не передается по наследству.
– По наследству – нет, – ответила Аура. – Но им можно заразиться. Ты понимаешь, о чем я.
Мои ладони вспотели, особенно та, в которой была трубка, появился абсурдный страх: мне показалось, что сейчас трубка выскользнет из моей вспотевшей руки, упадет и связь прервется. Случайность: такое бывает. Аура говорила о нашем прошлом, о планах, которые мы строили, пока пуля, на которой не было моего имени, случайно угодила в меня, а я внимательно слушал ее, клянусь, что слушал, но все это не сохранилось в памяти. Как говорится, не оставило и следа.
Мысленно я попытался представить, какой была Аура перед смертью Рикардо Лаверде, пытался увидеть себя, но все было напрасно.
– Я должен повесить трубку, – сказал я, – это чужой телефон.
Аура (это я хорошо помню) говорила, что любит меня, что мы вместе все исправим, все для этого сделаем.
– Я должен повесить трубку, – повторил я.
– Когда ты приедешь?
– Не знаю. Еще кое о чем надо расспросить.
Трубка молчала.
– Антонио, ты вернешься? – спросила Аура.
– Ну что за вопрос, конечно же, вернусь, что ты выдумываешь?
– Я ничего не выдумываю. Скажи, когда.
– Пока не знаю. Как только смогу.
– Когда, Антонио?
– Как только смогу. И не плачь, для этого нет причин. И девочка может расстроиться.
– Девочка, девочка… Пошел ты, Антонио! Увидимся, когда сможешь.
Я повесил трубку и вышел на террасу. Там, под гамаком, как домашний питомец, стоял плетеный короб; вот они, жизни Елены Фритц и Рикардо Лаверде, разбросанные по документам и письмам. Воздух был неподвижен. Я устроился в гамаке, в котором Майя Фритц лежала накануне вечером, положил голову на белую вышитую подушку, вынул первую папку, положил ее себе на живот, а из папки достал письмо, написанное на зеленоватой, почти прозрачной бумаге.
«Дорогие дедушка и бабушка, – говорилось там. Затем шла первая строка, одиноко повисшая перед абзацем, как самоубийца над пропастью. –