Бениньо говорил, а командир молчал… В последнее время всем в отряде казалось, что он уже знает о том, что ему доложат, заранее. Словно сценарий происходящего уже написан, и текст его известен. Но лишь одному командиру. Это знание не приносило ему утешения, а тяжелым грузом ложилось на плечи, в тайники его бездонной души, отчего бледное лицо становилось всё непроницаемее, а зеленый огонь его взора – ещё нестерпимее.
Почему накануне мы пришли в Игуэрру? Вот вопрос, на который бескрылым ответа не отыскать…
Сил у людей почти не осталось. Откуда им было взяться, когда у нас кончилась еда и мы плелись без капли воды. А он заставлял карабкаться всё выше и выше по горным склонам. На подступах к Игуэрре указатель его высотометра перевалил за отметку «2000 метров».
Город был пуст, как измученные желудки партизан, как кишащая солдатами сельва, простиравшаяся внизу. Все жители словно испарились в раскаленном мареве горного воздуха. Вечны здесь были одни камни…
Отыскав дом телеграфиста, Коко выяснил причину такого повального исчезновения. Жена телеграфиста, женщина в поношенном бежевом платье, с лицом сострадающей Богоматери, показала Коко бумагу, присланную от губернатора Валье-Гранде. В ней велеречиво расписывались зверства партизан, орудующих в этом районе, и предписывалось незамедлительно сообщить в Валье-Гранде любые новости, касающиеся «призраков джунглей». За это сулили немалую плату.
Сам телеграфист, муж женщины с добрым лицом, сбежал в неизвестном направлении, лишь только прознав о приближении отряда. И другие мужчины исчезли.
Об этом с усталой улыбкой командир сказал жене телеграфиста. Давно у нас в отряде никто не слышал из уст командира такой ласковой речи:
– Что же они называют нас призраками… Оказывается, призраками, которые умеют испаряться, являются мужчины Игуэрры.
– Да уж, сеньор. Наши мужчины – те ещё призраки. Когда дело касается твердого слова, или заботы о семье, или честного поступка, они ту же улетучиваются… – как-то запросто, доверительно ответила женщина. До чего же приятный и нежный голос был у этой худой, изможденной сеньоры в поношенном бежевом платье. А кто из нас мог тогда предположить, что именно она принесет еду нашему командиру в последний раз? Простую человеческую пищу…
В бедной обстановке её дома бросалась в глаза опрятность и чистота. Особенно это было заметно на фоне заполнивших комнату партизан – с грязными, худющими, точно скелеты, телами, сквозившими неестественной, мертвенной бледностью сквозь прорехи в нестиранной униформе, с язвами и болячками на босых ногах, нелепо и жалко торчащих из оборванных брюк, словно обглоданных пастью сельвы, обессилено полулежащих и сидевших вповалку прямо так, на полу.