Ньято ответил за нас.
– Мы не уйдём, командир, – просипел он чуть слышно, словно задушенный.
Никто не согласился покинуть своего командира.
Тогда, после паузы, он произнес:
– Мы представляем достоинство Кубинской революции. Мы пришли сюда с острова Свободы, чтобы сделать свободным этот континент. Мы будем бороться за это до последнего человека и последней пули.
Последние пули… Что он имел в виду? Те самые пули, одна из которых на следующий день перебила затвор его винтовки, а другая ранила в ногу? Какая из них ранила его больней? Кто ответит на эти вопросы? Они так и остались сокрытыми там, на самом дне ущелья Юро…
* * *
А потом мы двинулись вперед. Мы, шаг за шагом, карабкались выше и выше в горы, по новому маршруту. Командир намечал его нам, руководствуясь своими, одному ему ведомыми соображениями. Никто из нас даже не пытался в те, последние дни нашего восхождения на Голгофу, нашего вгрызания в эти каменистые бока опустелой сельвы, осмыслить ближайшие цели похода. На это у нас попросту не было сил. Нескончаемый морок полусна-полуяви, голодожажды туго пеленал в свои саваны каждую из фигур этих шествовавших друг за дружкой, истончившихся до бесплотности оборванцев.
Тогда мы и вознеслись на ту стену. Точнее он вознес нас туда, столь ясно явив нам сокрытую до поры конечную цель нашего маршрута. А потом была ночь… Та, последняя ночь, неожиданно прохладная звездная ночь, после которой мы все спустились в беспросветный мрак ущелья Юро.
Ночь, когда он произнес: «Встретимся в апельсиновой роще»…
* * *
Мы расстались там, на самом дне ущелья Юро. Дно источало прохладу, но удушающий жар уже начинал струиться сверху, по отвесным стенам раскаленных расщелин. Эти стены сгрудились, нависли над нами, как неумолимость судьбы. Они пялились в нас своими окаменевшими мордами, покрытыми складками и трещинами горных пород, и в их жутких безглазых каменных выражениях сквозили рок и неизбежность конца…
Но, честное слово, никто из семнадцати, тех, кто находился в этот час рядом со своим командиром в ложбине, в самой утробе ущелья, не дрогнул духом и не запаниковал.
Этот час, 11.30… Полчаса до полудня. Самый пик дня, раскалённого слепым бельмом солнца. Его восход, осветивший окрестности, не принес нам ничего утешительного. Все три дозорные группы, высланные на заре командиром в три разных конца ущелья, едва не обнаружили себя. Они почти натолкнулись на солдат и рейнджеров. Те кишели повсюду.
Рано утром нас спас только рельеф этого ущелья. «Дьявольски пересеченная местность», – констатировал командир, оглядывая пейзаж, открывшийся нашим взорам с первыми солнечными лучами. Какое-то чертово нагромождение островерхих, едва покрытых деревьями и кустарниками, утесов и холмов.