– Я не слышу ответа! – уже не столь торжествующе продолжил полковник. И улыбочка исчезла с его лоснящегося потом лица, словно вода в песок, утекла в окружившее их молчание.
– А? Сеньор Гевара, вы спите?! А в вашей ситуации надо бы о себе похлопотать. А то хлопнем прямо сейчас, ха-ха, – полковник захохотал и картинно схватился за кобуру. Несколько голосов подхватили было его хохот, но тут же смолкли. – Надо отвечать, когда тебя спрашивают.
Пленный, всё так же стоял, с прикрытыми глазами, опираясь на Вилли, откинув голову назад, и грудь под грязной униформой всё также жила словно отдельно от него.
– Оказать тебе помощь? – зашипел полковник, и желтая злоба вдруг расползлась по его лицу, словно жуткая, выползшая из вонючей норы ехидна. – А может, тебя сначала побрить?
Он схватился рукой за косматую бороду пленного и с силой дернул её вниз. Командир упал бы, если бы не Вилли. Впрочем, это было последнее, что сделал партизан-герильеро для своего командира. В этой жизни.
Симона Кубу грубо схватили с обеих сторон и поволокли внутрь развалюхи. Куба молчал, стиснув зубы и, не отрываясь, смотрел на своего командира. И тот не проронил ни слова, но взгляд его провожал бойца до самой последней минуты, пока покрытая бурой пылью шевелюра Вилли не скрылась в дверном проеме. Солдаты, завозившись с Симоном Кубой, на несколько секунд оставили скрюченного, еле державшегося на ногах партизанского командира.
Че, тяжело дыша и шатаясь, поднял свою косматую, с порыжевшей львиной гривой, голову. Прямо в упор на него, с ужасом и восторгом, смотрели несколько пар детских глаз. Че прохрипел, стараясь вогнать в легкие воздух, и вдруг… улыбнулся.
– Что это за развалюха, ребята? – спросил он.
– Это наша школа, сеньор… – после короткой паузы, запинаясь, ответил тот, что повыше, с черной, как смоль, копной давно не стриженых волос. И волосы, и продолговатые черты смышленого смуглого лица выдавали в нем коренного индейца. Как и в его младших товарищах.
– А я уж подумал, что это хлев для скота… Что ж, пусть будут ясли… – произнес Гевара и покачал головой. Улыбка не сходила с его растрескавшихся губ, и было видно, как трудно ему говорить и как он переводит дыхание. Отдышавшись, Гевара спросил:
– Как тебя зовут, дружище?
– Эва, сеньор… Эво Моралес… Я аймара.
– А меня зовут Че. Не называй меня «сеньор». Всегда называй людей так, как окрестили их Бог и родители: по именам… Понял, Эва?..
Мальчишка послушно закивал головой, всё так же во все глаза глядя на пленного партизана, казавшегося ему огромным и страшным.