Размышления аполитичного (Манн) - страница 258

. На мой взгляд, обоснование неприязни здесь неудачное, но главное, мне думается, в том, что она есть. А возьмите толстовское описание посещения Ясной Поляны Деруледом[182]. Что может быть смешнее контраста между риторически вылизанным парижским политиком и русским человеком? А француженка? Я имею в виду парижанку, но, может, и офранцуженную русскую. Размалёванная, несущая неисчислимые беды потаскуха — что ж ещё? Целые миры лежат между ней и чистой, серьёзной человечностью русской девушки. Или вспомнить элемент французского языка в русских книгах, то, как он используется. На нём не говорит, не смешивает его со своим честным русским ни один не презираемый автором персонаж; это лепет изящной легковесности, в лучшем случае говор маниакально-политического радикализма, глубже всего высмеянный в «Бесах», там, где идейный самоубийца Кириллов подписывает ложное признание по-французски: «citoyen du monde civilisé», — и, чтобы «изругать», добавляет: «Vive la république démocratique, sociale et universelle ou la mort!»[183]

«Стать настоящим русским, стать вполне русским, — говорит Достоевский в одной статье, — может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». Были ли когда-нибудь национальное и человеческое, общечеловеческий смысл национального поняты и высказаны более по-немецки, чем здесь — величайшим русским моралистом? Эта фраза — позитивное дополнение к той мистификации, к тому издевательству над république démocratique, sociale et universelle, и означает она, что, дабы быть (или стать) человеком, прежде всего нужно иметь нацию, а начинать как citoyen du monde civilisé — путь нелепый и неверный… Чуть ниже Достоевский говорит: «Главная же школа христианства, которую прошёл народ, это — века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных в свою историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работал на всех и на вся»…[184] История становления немецкой и русской гуманности — не одна ли и та же, не история ли страданий? Какое родство в отношении немецкой и русской национальной души к «Европе», «Западу», к «цивилизации», политике, демократии! Разве у нас нет своих славянофилов и sapadnik'ов?

Не случайно именно русский, всё тот же Достоевский, уже полтора поколения назад нашёл слова о противоположности Германии, этого «великого и особого народа», Западной Европе, слова, из которых вышли вес наши раздумья! «В России Достоевский забыт», — сказал мне до войны один русский. Что ж, революция, эта отчаянная грызня между демократически-буржуазным духом Франции и анархическим толстовством, тому свидетельство. Но, как мы знаем, «забыть» — очень поверхностный психологический процесс, и никто не убедит нас в том, что предстоящее провозглашение в России république démocratique et sociale действительно имеет что-то по-настоящему общее с русской нацией. Нет! Если душевное, духовное должно и может служить основой и оправданием политических альянсов, то России и Германии суждено быть вместе; их взаимопонимание сейчас, их связь в будущем с самого начала войны были желанием и мечтой моей души, и больше, чем простой желательностью; их взаимопонимание и связь, если (что вероятно) спайка англосаксонства окажется длительной, будут политически-духовной необходимостью. Кто может оставаться равнодушным перед лицом угрозы, которая уже до войны приняла форму хамски-небрежной констатации: «The world is rapidly becoming English!»