Религия! Я слыхал, как литератор цивилизации говорит о религии! Умер один поэт, при всей мерцающей гибкости своего ума всё же бесконечно наивный, дьявольски измученный человек. Утверждали, что последние его часы были исполнены религиозного труда (который, кстати сказать, никогда не был далёк от его жизни), что он до последнего боролся с Богом, за Бога и — возможно — скончался с верой в Него. Как же литератор цивилизации постарался извинить поэта? Как выкрутился из этой щекотливой ситуации? Усопший, сказал он у гроба, разумеется, глубоко осознавал «обязательства перед духом, что мы зовём религией»! Наконец-то выяснилось, что литератор цивилизации понимает под «духом»: литературу и политику, политику вкупе с литературой, то есть демократию. И это он называет религией! Услышав такого вот «вольно-религиозного» воскресного проповедника, увидев елейно-жульническое передёргивание понятий, столкнувшись с необходимостью присутствовать при попытке пристегнуть к политике душу, которая в минуту последней скорби чаяла спасения, я надел цилиндр и отправился домой.
Нет, религия — это не обязательства перед духом, как его понимает литератор цивилизации. Вера в Бога и вера в прогресс — разные вещи. Овеществлённый результат «вольно-религиозной» веры известен: в лучшем случае это «счастье», позитивистское счастье в облике фаланстеры Фурье[233]. Известен и личностный результат — мне, по крайней мере, известен. Это поповско-надменная, морализаторская уверенность в том, что благодаря вере ты лучше прочих, категоричное ханжество миссионера и фарисея в сочетании с вечной агрессивностью по отношению к несчастным «неверующим». Под «гуманностью» эта уверенность понимает принцип разума — упёрто-моральный, морально-упёртый. Она, если честно, и не социальна вовсе, поскольку лишена той доброжелательности, что проистекает из личной доброжелательности к человеку, притягивающей хорошее и, в свою очередь, раскрывающей в каждом самое лучшее, благородное. Она и понятия не имеет о терпимости, на уме у неё одно упорство, размежевание, доктринёрство вплоть до гильотины; несмотря на все вопли про любовь, ни улыбки, ни любви в истине, ни музыки, ни мягкости, один витийствующий зилотизм — тошнотворно.
Политик тошнотворен вне зависимости от того, «вера» у него на устах или «свобода». Однако когда я говорю: «Не политика, но религия», — то не бахвалюсь тем, что обладаю религией. Пусть она будет от меня подальше. Нет, нету у меня никакой религии. Однако если под религиозностью позволительно понимать ту свободу, которая есть не цель, а путь, которая означает открытость, мягкость, готовность к жизни, смирение, означает поиск, усилие и усердие, сомнение и заблуждение, путь, повторим, к Богу, а хоть бы и к чёрту, но только, ради Бога, не очерствелую категоричность и филистерство обладателя веры — что ж, от такой свободы и религиозности, пожалуй, кое-что есть и у меня.