Всё, что я здесь наговорил (как и всё, что я говорю), есть свидетельство моего негодования бесстыдством, с каким политик духа постулирует тождество политики и морали; самонадеянностью, с какой он отрицает и бесчестит любой морализм, решающий вопрос о человеке не в сфере политики, а в другой, более душевной; негодования непросвещённой, я хочу сказать, не по-немецки просвещённой самонадеянностью, которая поносит эстетизм, не являющийся политикой, и, исполнившись враждебного иноземного духа, осмеливается поучать немецкую жизнь. Я пар}- раз указал на то, что такое антиэстетизм политика, его «ответственность», высокоморальный синтез литературы и политики: его бессовестная «страсть», блуд с добродетелью, радикализм bellezz'ы, художническая безответственность, за которой он прячется в случае нужды, его экспрессионизм, то есть неспособность любить близкое и действительное, инфантильный культ чужого и вместе с тем осмотрительность, с какой он избегает вживления в чужую действительность, наконец, переводной, игровой и безответственно лживый характер его сатиры — всё это чистейшей воды эстетизм, и его хвастливая оптимистически-революционная вера в «человечество», «прогресс» и «счастье» отрицает и «предаёт крест» точно так же. как и какая-нибудь прежняя порочная красота. Это псевдоренегатство обладает, однако, нетерпимостью подлинного, поскольку его несовместимость с жизнью забыла стыд, сомнение в себе, иронию и воспринимает себя нынче с непереносимо величественной серьёзностью; она агрессивна до бешенства, её безапелляционность вопиет к небесам. Право, в нравственном отношении «истерический Ренессанс» был куда симпатичней истерической демократии…
Они несовместимы, тут уж «или — или». У человека духовного есть выбор (если есть): ирония или радикализм; третье в рамках приличий невозможно. Чем станет такой человек — вопрос последних доводов. Решение зависит от того, какой аргумент станет последним, определяющим, абсолютным — жизнь или дух (дух как истина, или как справедливость, или как чистота). Для радикалиста жизнь — не аргумент. Fiat justitia, или Veritas, или libertas, fiat Spiritus — pereat mundus et vita![244] Так скажет любой радикализм. «Разве истина может быть аргументом, когда на кону жизнь?» Этот вопрос — формула иронии.
Радикализм — это нигилизм. Ироничный же человек консервативен. Однако консерватизм набирает иронии, лишь когда становится голосом не жизни, которая хочет лишь себя, а духа, который хочет не себя, но жизни.
Здесь замешан эрос. Ему тут как-то дали следующее определение: «объятия, раскрываемые человеку вне зависимости от его