Иногда они менялись местами, и полковник Козлодоев собирал свой полк, а старик Васин лез по крыше в обоссанных брюках.
Университет достраивали — лепили по бокам дополнительные помещения, отделывали под мрамор. У входа росли колючки, мимо окон аудиторий проплывали в траве коровы из частного сектора.
Однокурсники еще не приняли окончательной формы. Будущий телевизионный деятель искусств («Карлсон», страница такая-то), будущий мелкий бандит, будущий репортер коммерческого еженедельника «Шахматы». Их движения были еще свободны, прослеживались только намеки на завтрашние ритмы.
Тогда в Москве состоялась премьера соловьевского экзерсиса «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви». Бандит и Деятель были на премьере, а Пустовойтов не был. Оттуда они приехали не в теле, но в духе: напевали «Сарданапала», гнусили джаст момент с интонацией Толика-Прибора. А Репортер носился по универу и городу с «Экспресс-хроникой» и «Свободным словом» жабообразной фаты-морганы Н…ской…
Имя Розы хорошо известно, фамилия разыскивается, как трупы инопланетян.
В Парке им. Саши Филиппова он лакал пиво «Сталинградское», отчетливо различал будущий снег — и как на этом снегу — вон там — будет стоять студентка 4-го курса медакадемии Галина Павлова, а вон там — продавец-консультант магазина строительных материалов «Биллион» Игнат Роговицын, и они будут шептаться о ком-то третьем, о каком-то значительном третьем лице, которое непременно их в чем-то продвинет. И уминать снег. Она — сапогами «Шелл», он — ботинками «Трантор». Петр отдал пустую бутылку летнему мальчику и еще немного понаблюдал за зимней парочкой.
Репортер позвонил Пустовойтову ночью:
— Не стало академика Сахарова.
— Что теперь?
— ?
— Надо что-нибудь организовать.
— Что?
— В холле портрет и какие-нибудь листочки приклеим.
— Занятия отменить.
— Не отменят — свалим демонстративно.
— Если похороны будут транслировать — хорошо бы телек в коридор.
— Слушаешь «Свободу»?
— Да, и записываю на кассету. Потом на листки перепишем. А где портрет возьмем?
— Надо подумать… кажется, придумал.
— Траурные ленточки на пиджаки?
— Да, да и траурные ленточки на пиджаки.
Как выяснилось впоследствии, академик Сахаров никакой не композитор. У него не было слуха. Андрей Дмитриевич здорово подставил Петра Пустовойтова.
Самое начало 90-го. В городе — «Кино» и Виктор Цой. Петр слонялся по пустой набережной, снег аккуратно падал в урны. Кореец на пятой скамейке, если считать от сувенирного киоска, крутил перед левым глазом детский пластмассовый калейдоскоп (синее распадается, красное сплачивается).