Более того, рассуждая на тему цензуры, вернее ее отсутствия в «демократической» России, Мединский делает совершенно чудовищное заявление: «Падает ли в обществе культура? Нет, не падает»[341]. Как говорится, комментарии излишни.
Думаю, что в ближайшее время борьба вокруг проблемы цензуры в России обострится. Этому, в частности, способствуют баталии, развернувшиеся в ходе подготовки проекта закона «О культуре»[342].
Русские писатели в своем большинстве не только не думали о создании образа положительного героя, но всячески уходили от решения такой задачи. Н. А. Лобастов обращает внимание на то, что последний писатель, у которого действующих лиц можно назвать «героями» (в античном смысле слова), был А. С. Пушкин. А далее – сплошь «персонажи» и «лишние люди»[343]. «Лишними человеками» наполнены все романы, повести и рассказы. «Лишний человек» – почти исключительно дворянин, который, как я уже отмечал не раз, перестал служить царю и Отечеству. После императорского указа 1762 года, освобождавшего дворянство от обязательной военной службы, дворяне в целом стали вести расслабленный образ жизни. Безусловно, было много и достойных, но все-таки они уже стали составлять исключение. «Лишними» становились по своей воле, точнее – по причине отсутствия воли. А также по причине потери смысла и цели жизни. А это происходило, в свою очередь, из-за потери веры в Бога. «Были не лишними, когда служили Богу, а значит, и ближним. Сливались с народом в цели существования. Ни сами не чувствовали себя оторванными от народа, ни народ не ощущал их чужеродным элементом. Потеряв свою роль, дворянин стал лишним…В христианской среде понятие “лишних” появиться не могло: у Бога нет лишних»[344].
Вот Иван Солоневич в «Народной монархии» обращает внимание на то, что Лев Николаевич Толстой всячески избегаетизображатьвсвоихроманахирассказах «счастливые семьи», его интересуют лишь «семьи несчастные»: «Дело, в частности, заключается в том, что всякая литература, в особенности большая литература, всегда является кривым зеркалом жизни. Ее интересует конфликт и только конфликт. Л. Толстой так начал свою “Анну Каренину”: “Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастная семья несчастлива по-своему”. […] Большая литература есть всегда литература обличительная. Именно поэтому благонамеренной литературы нет и быть не может. Тоталитарные режимы не имеют обличения – не имеют литературы. “Обличение” обличает всякие неувязки жизни – их есть всегда достаточное количество. Но творчество жизни также всегда проходит мимо литературы. Счастливая семья, занимающаяся творчеством новых поколений, – о чем тут писать? Толстой попробовал, но, кроме пеленок Наташи Ростовой-Безуховой и пуговичек Долли, даже и у него ничего не получилось. Или – получилось что-то скучное. Критика разводит руками: зачем нужны были эти пеленки?»