И отсюда, от изначального морального изъяна всех этих рассуждений об особой русской солидарной цивилизации – и ее глубинные противоречия. С одной стороны, напоминание патриарха Кирилла о том, что «у Христа нет избранных народов, он любит и ждет всех», а с другой стороны – вера или имитация веры в то, что именно русским была приготовлена сверхморальная судьба. На мой взгляд, ни в чем так не проявляется глубинная противоестественность этого учения об особой русской цивилизации, как в том, что оно является прямым вызовом духовной сути русской религиозной философии начала ХХ века и философскому наследию Ивана Ильина. И здесь снова одно не сходится с другим: тот же патриарх Кирилл бьет поклоны (и правильно делает) русской религиозной философии ХХ века, говорит о том, что она внесла (и действительно внесла) огромный вклад в мировую культуру. А с другой стороны, здесь же отстаивает идеи, прямо противоположные тому, что говорили основатели русской религиозной философии.
Первое, что пришло в голову в этой связи: и патриарх Кирилл, и архимандрит Чаплин, как я уже обращал внимание, связывают колхозы и социалистическое соревнование с сущностью православия. А отец Сергий Булгаков, кстати, тоже священник, центральная фигура русской религиозной философии, по убеждениям до мозга костей русский, напротив, считал, что коллективизация и колхозы были свидетельством человеконенавистнической природы советской системы и что именно практика колхозной жизни, насильственная коллективизация начала тридцатых являются свидетельством «родства», изначального родства фашизма с русским коммунизмом. И «фанатизм – советский», и фанатизм российский, националистический, пишет Сергей Булгаков уже во время войны с фашистской Германией зимой 1941–1942 годов, «жаждут все человечество обратить в колхозное послушное стадо и не останавливаются ни перед чем на путях своего агрессивного империализма. Оба – и расизм (национал-социализм – А. Ц.), и большевизм – с одинаковым безбожием хотят обратить человечество в колхозных гомункулов и различаются, помимо исторического своего возраста… лишь флагом, но не методикой жизни». А патриарх Кирилл пытается нам доказать, что советская система была выше в моральном отношении, чем национал-социалистическая, ибо она была лишь «репрессивной», в отличие от «человеконенавистнического» фашизма.
Честно говоря, мне, как русскому патриоту, посвятившему много лет, со студенческих времен (а это было полвека назад), изучению религиозной философии, до боли трудно слушать то, что говорит наш патриарх, которого называют «святейшим», о советской истории, о Сталине, об идеалах солидарности и т. д. Православие, христианство, которые укрепили мои религиозные чувства, которые укрепились в моей душе благодаря текстам отца Сергия Булгакова, Николая Бердяева, Семена Франка, имеют малое отношение к нынешнему православию, которое косвенно, а иногда и напрямую оправдывает коммунистический эксперимент в России, которое, как патриарх Кирилл, никогда не говорит о безумной, страшной человеческой цене так называемых успехов индустриализации и модернизации при Сталине. Как можно говорить, как это делает патриарх Кирилл, о том, что идея солидарности была главенствующей в советской жизни, в той жизни, которая до Хрущева, до оттепели была основана на страхе, на страхе стать жертвой доносительства, доносительства не только со стороны коллег по работе, соседей, но даже со стороны собственных детей. Что здесь нашел солидарного патриарх Кирилл? Что есть солидарного в паранойе советских людей, призывающих расстреливать, убивать так называемых врагов народа?