.
Идеология и научность несовместимы
И трудно сказать, что на самом деле в идеологии важнее – или картинки будущего, или инструментарии их достижения. В любом случае, чем красивее картинка будущего, тем больше преувеличение, тем страшнее образ врага, тем больше страсти к упрощению самой проблемы. И правы те, кто считает, что избыточность, максимализм, прямолинейность, утрата чувства меры на самом деле являются характерными чертами всех идеологий. И это, наверное, связано с тем, что идеология, даже та, которая претендует на научность, как марксизм, обращена не столько к разуму, сколько к чувствам, к иррациональным страстям человека. Гитлер, конструируя свою идеологию, исходил из того, что «психика народных масс не восприимчива к слабому и половинчатому». Они, народные массы, готовы воспринять только «единственно верное», «единственно правильное учение», то есть такое учение, как говорил Гитлер, «которое не терпит рядом с собой никакого другого»[158]. В «Майн кампф» Гитлер несколько раз повторяет, что цельное мировоззрение предполагает активную «нетерпимость» к другим мировоззрениям. «Цельное мировоззрение никогда не согласится делить свое влияние с другим миросозерцанием»[159]. Гитлер, скорее всего, не был знаком с проповедью «Великого инквизитора» из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского. Но он знал, что на самом деле «большей частью масса не знает, что ей делать с либеральными свободами»[160], а потому предлагал ей идеологию, в которой не было места для сомнений и личного выбора. Большевики приравняли «истины марксизма» к слову божьему, а потому свобода для них была лишь свободой следования единственно «верному учению».
Психологию «широких народных масс» Гитлер знал не хуже большевиков. Он прекрасно понимал, что сердцевиной идеологии является не картинка красивого будущего, а образ врага, против которого надо направить ненависть широких народных масс. А потому он связывал искусство вождя революционной партии, искусство «истинно великого народного вождя» прежде всего с его умением «не дробить внимание народа, а концентрировать его всегда против одного, единственного противника»[161].
И никуда не уйти от того факта, что на самом деле национал-социализм, как и большевизм, делал ставку все же на самые темные стороны человеческой души. Большевики – прежде всего на зависть, ненависть, жажду расправы и отмщения. Но и национал-социалисты, естественно, делали ставку прежде всего на ненависть. В первом случае – ненависть к буржуазным, отжившим классам, а во втором случае – ненависть к якобы неполноценным нациям. Правда состоит в том, что и у большевиков, и у национал-социалистов ненависть была завязана на веру в прогресс, у каждого из них была своя вера и свое понимание прогресса. Но, как показала, кстати, и советская, и гитлеровская история, в условиях идеологии, основанной на ненависти, на ценностях гражданской войны никакое умственное развитие на самом деле невозможно. Примитивизм национал-социалистической идеологии ничем не отличался от примитивизма большевистской идеологии. Идеология борьбы неизбежно упрощает картину мира, в котором все подчиняется поиску и сокрушению врага как источника всех наших бед. На самом деле, что мы должны учитывать сегодня, оборонное сознание несовместимо с каким-либо развитием. Идеологическое мышление линейно, все высвечивает в бело-черных тонах.