Русская апатия. Имеет ли Россия будущее (Ципко) - страница 266

И уж совсем, по нынешним понятиям, понятиям об особой русской коллективистской цивилизации, клевещет на Россию И. Посошков, когда говорит, что на самом деле никакой общины как взаимной заинтересованности соседей в безопасности друг друга нет, что в России «крестьянству чинитца великое разорение от разбойников, ибо, аще в коей деревне десятка два-три или и гораздо болите, а разбойников аще и не великое число придет к кому на двор и станут ево мучить и огнем жечи и пожитки ево явно на возы класть. А соседи все слышат и видят, а из дворов своих вон не выдут и соседа своего от разбойников не выручают. И такова ради порядка разбойники по своей воле чинят и многих крестьян и до смерти замучивают и того ради не можно никакому крестьянину богату быть»[244].

Дело в том, что всё, абсолютно всё, что говорили о жизни русского человека в крестьянской России многие из «русофобов» (не все), по определению составителей сборника, – абсолютная правда. По крайней мере, всё, что говорит о московитах француз Мартен, близко к тому, что писали о русском человеке такие исследователи русского мира, как Энгельгардт, Г. Успенский, а потом И. Бунин в своей «Деревне». Имеется в виду утверждение Мартена, что русских отличает «…отсутствие индивидуальности, всесторонней развитости, изобретательности и непременно порождаемой ей способности к самосовершенствованию, что сочетается с необычайной покорностью и умением с большой легкостью подражать другим. У московитов совершенно нет никакой расположенности к созданию свободных обществ, если только речь не идет о религиозном сектантстве. У них нет традиции совещательных органов и институтов защиты от произвола, особенно со стороны верховной власти, оппозиция которой считается в некотором роде кощунством. Московиты не знают прав человека, у них наличествует влечение к самовластью и фанатичное преклонение перед грубой силой»[245].

Именно это видели в реальной русской жизни истинные русские патриоты, люди, любящие Россию, верящие в ее будущее. Я напоминаю об этом, чтобы еще раз провести грань между критикой явных, кричащих цивилизационных изъянов русской народной жизни и русофобией в точном, непередернутом смысле этого слова. Из того несомненного факта, что русофобы XIX века и нынешние не любят нас, русских, не верят в Россию, совсем не следует, что в нас нет или не было тех цивилизационных и моральных недостатков, о которых они писали и говорили.

Н. Бердяев в своем анализе «духовных основ русского народа» в статье «Оздоровление России» (1918) говорит о тех же недостатках русской политической культуры, вернее, о ее отсутствии, что и Мартен. «К самоуправлению народ не был подготовлен всем своим прошлым»; «у русских никогда не было ничего от духа Возрождения, у русских не было творческой изобретательности»; «в русском православном сознании заложено своеобразное народничество, недоверие к культуре и культурному слою» и т. д. Кстати, далее Н. Бердяев говорит о том же, о чем писал «русофоб» Г. Доре: на самом деле не может русский народ считаться «самым религиозным, единственным религиозным народом в мире», ибо на самом деле «Церковь русская была в унижении, в немощи, в параличе». «…Невозможно могущественное проявление и процветание Церкви в жизни исторической, когда народ в значительной части изменил вере и отпал от Церкви». Н. Бердяев, наблюдая за катастрофой начавшейся революции, увидел то, о чем писали в сборнике «русофобы» XIX века: что на самом деле русский православный человек менее религиозен, чем католики и протестанты Запада. «И, как это ни горько, но нужно иметь решимость признать, – настаивал Н. Бердяев, – что ныне русский народ менее религиозен, чем многие народы Запада»