В дореволюционной России были написаны сотни страниц о том, что ничего, кроме страданий и мучений, русским людям не принесет идеал коммунизма, который учит ненавидеть тот несовершенный частнособственнический мир, который есть, но и откровенно презирает того человека, который, как говорил Карл Маркс, «испорчен капитализмом». Все русские философы обращали внимание, что Карл Маркс любил не того человека, который есть, а того человека, который будет. Все русские философы обращали внимание, что сама идея «революционной переделки человека» приведет к морям крови. Все они обращали внимание, что любовь Маркса к «дальнему», несуществующему человеку оборачивалась у него «нигилистическим отношением» к человеку «ближнему», то есть к тому человеку, который сегодня живет на этой земле. Их, русских философов, отталкивало от марксистского «человеколюбия» декларируемое им право на насилие.
И поэтому не случайно все они, упомянутые мной философы, – и Николай Бердяев, и Семен Франк, и Иван Ильин, и Сергей Булгаков – сразу же, как только появился на политическое сцене Европы сначала итальянский фашизм, а потом гитлеровский национал-социализм, заговорили о родстве идей, стоящих и за большевизмом, и за фашизмом. И первых, и вторых объединил, обращал внимание, в частности, Николай Бердяев, прежде всего «антигуманизм», «антидемократизм» восстания против гуманистического учения о ценности человеческой жизни. И за большевистским, и за фашистскими переворотами, обращал внимание Николай Бердяев, стояла сверхжестокость. Все они, говорил Бердяев, «не стесняются никакой жестокости», ставят во главу угла первенство революционного насилия над законом, над «буржуазным законом». И большевики, и Гитлер, обращал внимание Николай Бердяев, страдают гордыней мессианизма. Они присвоили себе право судить человеческую историю, право на окончательную и последнюю истину, право переделать природу человека. И большевизм, и фашизм, писал Николай Бердяев, «выделяли вождя масс, наделенного диктаторской властью». Тоталитарность в идеологии вела к тоталитаризму в политике, к деспотизму. Скорее всего, в тот момент, когда Николай Бердяев работал над своим трудом «Истоки и смысл русского гуманизма», он не читал, не имел перед глазами текст «Майн кампф» Адольфа Гитлера. Но если бы он имел возможность сопоставить революционизм вождя национал-социализма с революционизмом «основателя научного коммунизма», то он бы поразился сходству их революционного языка, сходству тех аргументов, которые они выдвигают, оправдывая свое право на революционное насилие, на повторение якобинского террора. Да, Гитлер, как социалист, настаивает на том, что «инстинкт самосохранения угнетенных» дает им право на насилие. Сам факт угнетения, настаивал Гитлер, дает народу «священное» право «борьбы всеми средствами». «Человеческое право, – настаивал Гитлер, – ломает государственное право». Гитлер, как и марксисты, является врагом буржуазной законности и буржуазного парламентаризма. «Скорее верблюд, – писал Гитлер, – пройдет через игольное окошко, чем великий человек будет „открыт“ путем выборов». Далее. Что поразительно, Гитлер начинает изложение своего учения, как и Карл Маркс до него, с критики христианских идей, лежащих в основе европейского гуманизма. «За фразами о любви к ближнему, – настаивал Гитлер, – кроется настоящая чума, от заразы которой надо как можно скорей освободить землю под страхом того, что иначе земля может стать свободной от человека». Не забывайте, Гитлер со своим учением, как и марксисты, тоже претендовал не просто на переделку природы человека, но и на спасение всего человечества. Гитлер настаивал на том, что он спасает человечество от угрозы коммунизма. Не будь СССР, не будь угрозы повторения ленинского Октября в европейском масштабе, не будь ни Грамши, ни Тольятти, никто бы ни в Италии, ни в Германии не допустил к власти фашистов.