За день до моего отъезда мы прибыли к месту назначения, где нас встретило более полусотни всадников. По американским меркам лошадки были невелики, но выносливы, и сами наездники выглядели внушительно. Во время застолья я обмолвился о своём увлечении верховой ездой, что было воспринято атаманом как готовность принять участие в джигитовке. Через несколько минут я уже сидел верхом на видавшей виды кляче. Вожак спросил Бовуара, надо ли держать мою лошадь под уздцы, когда мы уже ускакали со двора. Убедившись, что я управляю конём как следует, мои соперники поскакали галопом, а пешие тем временем подбадривали меня, крича вслед: «лихой, по-нашему!»
– Ваш друг, должно быть, родился у нас в саванне, – сказал Бовуару атаман, – Пришли поглядеть, как мы скачем, да ещё и удалого ездока с собой взяли!
Потом добавил:
– А сейчас мы проверим его на беговой.
Об этом я узнал позднее. А тогда, привязав лошадей, мы вернулись к столу. Примерно час спустя двое привели резвую кобылку.
Вокруг меня с каждой минутой становилось всё веселее. Местные отмечали окончание великого поста. По всему городу гремели оркестры, игравшие рара[86]. Праздничные процессии стекались друг к другу, заполоняя дворы и парки, к танцорам пристраивались зеваки. Со стороны происходящее напоминало галлюцинацию под аккомпанемент непритязательной песни. Басовую линию вели четыре полых бамбука, тромбоны и трубы были сделаны из жестянок, резиновый шланг превратился в тубу, а перкуссией в гаитянских руках служит всё, что постукивает или обо что можно ударить – палки, покрышки, рессора от грузовика.
Дирижировал оркестром какой-то стервозный паяц женоподобного вида. Солировали сладострастные особы, напоминавшие дам червей, в длинных шёлковых платьях с глубоким вырезом. Все «дамы» мужского пола. В руках зловещей личности над толпой плясал кнут. Правда, чисто символически. И всё-таки в музыке «рара» с её подменой пола силен элемент устрашения и бесовского торжества. Немудрено, что её исполнение в больших городах официально запрещено распоряжением правительства.
Теперь понятно, в какой обстановке мне пришлось садиться на ту лошадь. Пыльные лица крестьян сливались в калейдоскопе с карнавальными рожами. Конюхи отпустили поводья, и в обществе четверых всадников я направился к городской черте. Перейдя на галоп, двое свалились с коней. Мы скакали всё быстрее, и скоро я невольно остался в гонке один на один с соперником, который сумел удержаться в седле. Площади и лачуги остались за спиной, мы мчали по равнине. Я свернул не туда, и мой спутник с хохотом остановился. Когда мы снова поравнялись, он с диким воплем пришпорил коня. Гонка принимала серьёзный оборот. Деревенские бабы спешили убрать с дороги детей, куры разбегались сами. Клубилась пыль, моё лицо было в конской пене. Я финишировал в центре площади возле дерева