…Длинный, как оглобля, Бочкарев всегда появлялся неожиданно. И обязательно с подковыркой! Да еще улыбается при этом. Начальство поругивало его, но не крепко. Механизаторы нехотя отшучивались, а дружбой его не брезговали: при случае он мог замолвить словечко перед Бобковым или Подложным.
То ли видал Бочкарев, как Сергей прыгал с обрыва, то ли ему сказал кто, но он подкрался тихонько и швырнул сверху камешком в Сергея.
— Эй, суслик, чего нахохлился? Зализываешься? Здорово Костя натыкал?! Понял теперь, как работать? Вперед батьки не лезь, а то…
— Тебе что? — спросил Сергей, подымаясь. Пальцы сами собой захватили увесистый ком глины.
— Айда гараж принимать! Глянешь, что мы поделали, а то Бобков мне проходу не дает, говорит: почему это Горобец не чешется с гаражом? Я ж не буду ему тебя продавать, что ты еще не принимал гараж… Ну, айда, что ли?!
— Иди, я знаю.
— Да ты не обижайся, Серег, выговор тебе понарошке…
— Уйди! — замахнулся Сергей. — А то свистну…
Бочкарев опять хохотнул, но убрался. Голос его послышался возле мастерской — он уже и там кого-то разыгрывал. Сергей отшвырнул глину и вытер руки.
Он снова закурил. Ясно, что Костя будет прижимать, поэтому лучше перевестись в Благовещенский порт. Там специалистов ценят, не заставят загонять костыли в шпалы, как тут Бочкарева…
Дело было, конечно, не в костылях. Просто в эту минуту Сергей почувствовал тяжесть и тоску одиночества. И хотелось ему, по сути, немногого: чтобы был рядом человек, на колени которому можно положить непокорную голову, чтобы были руки — тонкие, нежные руки, которые могли перебирать волосы, и губы, которые могли ласкать его… Молодая цепкая память услужливо вспоминала, казалось, забытые уже имена… И ему показалось странным, что тех, кого он мог любить теперь, он давно отлюбил, еще в детстве, и первый раз это было в третьем или четвертом классе. Тогда ему нравилась Катя Дормидонтова, девочка его лет, дочка их учительницы… Он сказал ей однажды: «Катя, можно я буду любить тебя?» — а она: «Я у мамы спрошу…» Разумеется, Дормидонтиха не разрешила, да еще нравоучение прочитала Сергею при всем классе. Он дал зарок — никого не любить больше! Но боже, уже через месяц ему нравилась другая, это была семиклассница, еще лучше Кати! И тогда, если бы он знал, как объясниться с ней, он не задумываясь пошел бы ради нее на эшафот. Через три года эшафот уже не казался ему таким страшным — Сибирь, вечное поселение… но все эти воображаемые муки его никому, кажется, не доставляли радости.
Когда он, взрослый уже человек, действительно поехал, но не в Сибирь, а на Дальний Восток, он знал, что полюбит лишь ту, которая готова разделить муки его и страдания, но такой благородной натуры около не было. Это особенно не опечалило и не встревожило его. Ведь ехал он не страдать, а творить, созидать новую жизнь и был даже счастлив оттого, что молод и одинок, оттого, что никто не удерживает его, и, значит, всего себя, без остатка, он посвятит работе, труду, благо знаний для таких намерений было достаточно.