Есть у Дины подруга — Люда Малыгина, вернется скоро из фармацевтического училища — будет хоть кому о Сергее рассказать. Тот обычно, как зайдет в магазин, пускает на прилавке заводных медвежат отплясывать, тут детвора соберется, смеются, — а он подзадоривает:
— Ну, кто смелый? Кому медведя?! Пляшет по заказу, лапу сосет, а стоит два девяносто!
Ребята хнычут, мамашам деваться некуда — раскупают неходовой товар.
Дома по вечерам Дина брала в руки шитье и садилась у окна, смотрела на пристань. Из-за гор угля торчали бело-голубые трубы теплоходов. Как на ладони видны эстакада и трап, по которому поднимались рабочие. По небрежной, вразвалочку, с ленцой походке Сергея Дина догадывалась, что на работе у него все нормально. А если Горобец вприпрыжку носился от вагонов к причалу, значит, где-то затор, что-то не ладится.
Если работы не было, Сергей садился с механизаторами на настиле эстакады, доставал курево. Грузчики зажигали спичку, подвигались к нему ближе, часто смеялись. Дине подчас казалось, что Сергей смотрит на нее. Хотя и знала, что против солнца не видно ему ее окон, она вспыхивала, шитьем укрывала лицо.
В его ночные смены Дина вставала ни свет ни заря. Небо еще лиловое, цветы под окном в росе, а она уже выдоит корову и ждет восхода. Солнце разгонит остатки сна, полыхнет по мокрым, туманным крышам, зальет розовым пристань. И если Дина увидит Сергея, то уж, как по примете, поверит, что наступающий день сулит удачу.
3
Алик Синько, Сергей и Володька Кержов собрались на третьем причале, у «балалайки». Так пристанский люд окрестил самый маленький транспортер, лет десять назад положивший начало пристани. Давно собирались его выбросить, да год от года находились более спешные дела. Слева и справа от «балалайки» выросли новые причалы, а «балалайка» так и осталась, как память о прошлом. Работала она безотказно, но мало, наполняя углем бункера пароходов. «Бренчит наша балалаечка, — любовно усмехались рабочие, — бренчит, а не подводит!»
Народу на третьем причале почти не бывает. Здесь можно спокойно курить и говорить о своих делах.
Амур трется о стенку причала, с приплеском шлепает волной. От морозов полиняла в Амуре летняя синь и вода побурела. Примечая это, старожилы говорили: «Осенних дождей не было — необычно как-то! Лето не поймешь какое, градом било, а осень заласкивает. Те года все в тумане, слякоть кости ломит, а нынче красотища! Неизвестно, как зима ляжет, а то взъерепенятся морозы…»
— Тоскливо на душе, братцы, — канючит Кержов.
Горобец улыбается Володьке, но молчит.
— А я на Волгу махну! — вздыхает Алик.