Костер уже не дымил. Зеленые ветки давно сгорели, несколько сучков дышали жаром и обволакивались сизыми дужками пепла. Свет приник к земле. Поджали под себя ноги девчонки. Володька сидел на корточках с ножом и пустым стаканом в руках, Алик повернулся к костру спиной. Сергей лежал на боку, пошевеливая прутом малиновые угли.
Пробежал, едва коснувшись разгоряченных голов, ветер. Пронзительная молния залила белым светом Шапку, далеко вокруг нее бесконечную степь, притихшую и таинственную. Ни одна не мелькнула на ней тень: ни зверя, ни птицы; ни один не раздался над ней голос; чудилось, что даже трава прильнула к земле; только качнулись фигурки людей возле скомканных белых газет и обесцвеченного кострища.
Сергею подумалось, что эта молния, как благовест природы, посвящена ему. Извивающаяся и синяя, распростертая по небу, она похожа на Волгу, которую привычно охватишь взглядом на географической карте вместе с Окой, Камой и десятками мелких речушек.
Гром прогремел. Сильный. Трескучий. Откатившийся далеко-далеко — за Амур и дальше, за сопки.
…Вот и стукнуло ему двадцать один. Треть ли, четверть ли жизни позади, а все будто мала дорога — мала, конечно, бо́льшая еще впереди. Какая? Легкая, трудная ли — кто скажет?! Суждено ли ему сделать что-то великое или имя его угаснет вместе с жизнью в памяти людской, как гаснут земные тени при заходе солнца?
Смешно думать о себе так возвышенно. Добро бы еще полководцем был, первопроходцем земли неведомой, а так — что ты принесешь в наследство человечеству, Сергей Горобец?! Подумай, ты ведь песчинка, а вокруг тебя океан. Можешь ли ты взволновать вселенную, может ли сердце твое рассыпаться искрами — без злобы, без сожаления, только бы другим в радость!
И хочется Сергею сказать самому себе: да! — и трудно, велика сила, велика ответственность в этом слове. Пусть не войдет он в историю, пусть новым городам не носить его имени, пусть памятники не ему! Ведь не вся красота в листве, да и что она значит без корня… Вот молния озарила степь — коротка в вечности ее жизнь, но прекрасна. Так будет жить и он — беря от людей и сторицей воздавая им! На пристани, в порту ли, на заводе ли где — везде, помня: ты — человек — людьми живешь и другие тобой живы.
3
На рассвете, уже возле дома вылезая из лодки, Алик поскользнулся, и зазвенела разбитая посуда.
— К счастью!.. — сказали ему.
— Умгу, к счастью… Ни одного стакана не осталось. Бабка завтра скажет: или уметывайся, или беги в лавку за посудой!
Володька равнодушно сунул в карманы руки и, горланя: «Ах, ночкой лунного, девчонка юная, из-за тебя погибнет, кажется, студент…» — поплелся походкой пьяного боцмана на свой край, распугивая задремавших к утру собак.