— Полфута под килем тебе, старина!
XI
Вечер.
Я сижу за старым дубовым столом, выставленным за ненужностью несколько лет назад из дома в сад.
Сижу и думаю, почему люди так терпимы к старым вещам, так неразлучны с ними — будь то мебель (вроде этого стола) или прогнивший под дождями диван на погребе, из рваной кожи которого торчат ржавыми ребрами пружины, наконец, старые ботинки или галоши, списанные модой в отставку, — ими теперь забит чердак. Никому не нужная рухлядь — взять бы и пожечь давно или сдать в утиль, а вот поди ж ты!..
Стол стоит под крепкой раскидистой яблоней, она наполовину моложе меня.
В этом году то ли из-за сильных морозов по весне, то ли из-за ранней и сильной жары цвет осыпался, не успев дать обильной завязи. Антоновка и штрифель налились уже размером больше куриного яйца, и теперь их ядовитая зелень начинает выцветать и выгорать на солнце, яблоки покрываются матовым налетом, словно их только что занесли с мороза в тепло. Ближе к осени налет забронзовеет, засияет светлая янтарная кожура и прольется по полуголым садам тот чудный запах, которым исстари славятся наши яблоки, слаще которых нет и не было по России, — мочили ль их или сушили, морозили или прятали в сухое тепло соломы, чтобы свежими подать на рождественский стол…
Я никак не могу сосредоточиться.
Солнце, ушедшее на другой край города, больше не печет. Его свет, просеянный через поволоку закатных туч, отражается от серебристых облаков над головой, и уже не тень яблоневых листьев, а словно отражение их тени падает на бумагу.
Но это не мешает мне.
Хуже, когда у соседа начинает лаять дворняжка — маленький злючий пес с визгливым голосом базарной бабы. Лает собака, как испорченный будильник, когда нет в том никакой нужды и никто не стучит к ним в калитку.
Иногда по дороге за садом проносятся трескучие мотоциклы — точно стравленные собаки гоняются один за другим. Или ревет «МАЗ», воняет и чадит копотью. Лишь гудки паровозов на товарной станции забавляют меня, похожие на эхо далекого порта, на зыбкий привет с морских берегов…
А спокойного часа как не было.
Отвлекаюсь, наблюдаю за другим нашим соседом — мальчишкой. Он забрался на крышу сарая рядом с голубятней, привязал старую штанину к шесту и машет им, понуждая голубей кривыми петлями уходить ввысь. Голуби напоминают чаек, безудержными кликами встречающих судно после шторма в гавани. Смотрю на загнанных в верхотуру неба голубей, а сам все думаю: прижились бы чайки за полземли от океана? Нет, наверное.
А я?!
Как долго выдержу я без моря? Долго ли вытерплю среди зеленых яблонь, под спокойным и таким надежным — домашняя крыша! — небом, около желтозвездных огуречных грядок и колючей городской малины, потерявшей свою духмяность от близкого соседства с асфальтом?.. Голуби — птица слишком домашняя. С ними чайки не-уживутся. И уж никак, никогда не останусь здесь я — пусть хоть и крылья у меня будут обрезаны. А если что — на море даже смотритель маяка — моряк.