Мать тоже смотрит и отворачивается, смеется, чтобы не обидеть меня.
— Сынульк, — улыбается отец, — а роба моя не лучше?!
— Пойдешь? — спрашивает мать. — Или из-за фуфайки мероприятие общественное срывать будешь?!
Повертелся я, покрутился, а вижу, идти никак нельзя. Мать и сама это понимает.
— Снимай! — приказывает она. — Сейчас я тебе сделаю!
Уносит фуфайку на кухню, через минуту приходит с новой.
— Та — конечно… — говорит со вздохом, не договаривая, что та уж слишком плоха. — А вот эта тебе в самый раз будет! Специально — спортивная, я тебе как сюрприз берегла.
Облачился — и насмотреться на себя не могу. Физиономию мою улыбка так и распирает. Полы и спина синие, из миткаля, рукава белые, чистые, чуть только длинноваты. Я их подвернул — так еще и манжеты получились — ну, просто чемпион-олимпиец!
Ухожу — вижу, что и мать рада, но уже на пороге она останавливает меня, предупреждает:
— Имей в виду: это старая фуфайка, я ее только наизнанку вывернула. Чтоб знал…
Снимать?! А может, и ребята подвоха не заметят, как я сначала…
— Иди-иди, не сомневайся, — подбадривает отец. — В своем идешь, а не в чужом, так что — не бойся!..
Видно, уж слишком красива и оригинальна была изнанка у моей спортивной формы. Как только вышли на лед, ребята меня сразу разоблачили, со всей своей мальчишеской жестокостью на смех подняли. Стыдно, а со стадиона не ухожу. Отъехал в сторону, смотрю, как Миленка катается, виражи выписывает. Как назло и ботинки попались размером меньше, пальцы жмут — я даже разогнаться как следует не могу. Эх, последний вечер в сезоне — и тот испорчен!..
Позаброшенный, позабытый, еложу на коньках в углу стадиона, с карапетами. Благо — в тени, куда лишь отраженный свет прожекторов попадает. А наши там, в крутящемся вихре, — с криком, с песнями, с улюлюканьем… Кружат, точно на карусели; для них и вальсы, и полонезы, и смех… А мне безразлично теперь все. Вот только нету сил въехать в их круг или хотя бы отвернуться и позабыть о них.
Вдруг — красная шапочка ракетой вырвалась с орбиты, развернулась по крутой дуге в обратную сторону. И белый шарф, как белый шлейф за ракетой, развевается за ней, сверкают острыми ножами коньки, сверкает и скрипит, как стекло под алмазом, лед. Остановилась рядом и не шелохнется.
Миленка!
В глазах синь, щеки пунцовые — от бега, езды по морозу, от света юпитеров, от музыки, счастья… И, видимо, от волнения, глубоко вздымается грудь…
И мне уже не кажется, а на самом деле так — рядом с нею светлее, просторнее. И музыка сначала слабо, неясно еще, но все сильнее, все отчетливее играет во мне и уже потом уплывает от меня куда-то на громкоговорители, слышится всем, гремит над стадионом.