— Поедем! Давай руку!..
А я смотрю на нее и не верю.
— Поедем! Я хочу кататься с тобой! — говорит она взволнованно и нетерпеливо, и я вижу, что она этого действительно хочет и уже не передумает.
— Давай же руку!.. — повторяет она капризнее, легко и незаметно поворачивается, готовая умчать меня в этот вихрь, в эту пеструю от множества людей кутерьму, в голубой, высвеченный прожекторами ночной простор!..
Я снимаю варежки, подаю одну руку, другой машинально вытираю нос и, набрав в грудь морозного воздуха, прыгаю, как будто с высоты и без парашюта…
Ничего не помню сначала.
Потом вижу, что ноги мои разъезжаются, я мешаю Милене и, как-то странно, не огорчаюсь, а ликую внутренне, оттого что разучился кататься. Она вытягивает руку, чтобы не потерять меня, и что-то хочет сказать, и боится, и смеется, а мы все быстрей и стремительнее врезаемся в толпу, с замиранием сердца предчувствуя неминуемое столкновение, свалку, падение… Но скорость как будто вбирает нас в себя, и мы идем с ней красиво и ровно, конек в конек, и уже ничего не боимся, лавируем среди пар, и догоняем кого-то невидимого там, впереди, за следующим, нет, за следующим, еще за следующим поворотом!..
В каком-то обаятельно-странном азарте, на вдохновении вырываемся на короткую дорожку, где и народу мало, и скорость выше всяких границ, и сами коньки ликуют, точно сердца, и как-то ненароком поправленный ею шарф вдруг падает мне на шею, и мы несемся будто что-то одно, неразрывное, неясное, бесконечное. Она берет крепче мои пальцы, пожимает руку, и я, только минуту назад потерянный, одинокий, а теперь самый счастливый из этих тысяч на стадионе, отвечаю стеснительно, робко, а потом горячо, до боли, и она тоже отвечает мне, изо всей силы, и как будто нет и не будет конца ледяной дорожке, раскручивающейся куда-то вверх…
И уже где-то на самом верху слышим музыку, текущую к нам снизу, словно из отворенного окна:
Осенние листья
Шумят и шумят в саду…
Мы слушаем, и кажется, она хочет сказать, что это ее любимый вальс. А другого, лучшего в ту минуту нельзя было придумать, потому что:
И счастлив лишь тот,
В ком сердце поет,
С кем рядом любимый идет!..
Сыплются, падают и кружат голубые снежинки. Падают ей на шапку, на волосы, на шарф, на мою вывернутую наизнанку фуфайку с белыми рукавами, на ее красный, как шапка, свитер, на руки, которые сжаты у нас так сильно, что мы не чувствуем своих пальцев. Крупный теплый снег похож на осенние листья, шуршание льда под ногами тоже напоминает осень, и ощущение давно ожидаемого счастья так велико в нас, что мы незаметно и все громче начинаем петь: