Пылкого Булочкина давно уже подмывало пуститься в пляс, давно топтался он на месте, подергивая худыми плечами. Да и студенты расступились, захлопали в ладоши, подзадоривая Булочкина. Директор, конечно, догадался, что он один помеха бурному проявлению веселья. Он погладил свои мягкие усы, сдвинул на лоб очки и, хитро улыбаясь, сказал:
— Давайте, давайте, товарищ Булочкин! Талант ведь зря пропадает, понимаете!
Как топнет Булочкин тяжелыми, грязными сапогами по мокрой земле да как пустится в пляс! Теперь уже ничто не могло остановить его! Он все приближался к крутой пади, почти вровень с краями которой лежала поднятая плотиной вода. Со смехом подбегали к нему ребята, брали его за руки и отводили подальше. А ему обязательно надо было плясать у самой воды. Ведь это танец победы над укрощенной водной стихией! И вдруг, поскользнувшись, Булочкин с криком шлепнулся в воду. Всеми пальцами он судорожно ухватился за мокрую податливую землю. С шумом и смехом вытащили ребята из воды неосторожного плясуна.
Рассеивая вокруг себя брызги, Булочкин побежал к костру. Он быстро стащил сапоги и засуетился у огня.
— Александр Петрович, вообще я, как таковой, ведь плохо танцую, правда? Но вот не могу… Хочется танцевать— и только… — И, приложив руку к груди, Булочкин почтительно поклонился подошедшему с охапкой хвороста директору.
— Ах, хочется? Ну и прекрасно, замечательно! Научитесь!
— Нет, я больше не буду.
— Что не будете? — удивился директор.
— Танцевать. Вообще плохо ведь это. Вот и в воду упал…
— Ах, упали? Ну и прекрасно, замечательно!
Ребята смеялись. А они, старый и молодой, директор и студент, русский и якут, оба высокие и худые, оживленно разговаривали.
— Ну и прекрасно, замечательно! — воскликнул вдруг кто-то из студентов.
И добрый, любимый старый друг шутя погрозил пальцем: понимаю, мол, меня передразниваешь!..
А молодые березки у подножья гор весело перешептывались. Над полями поднимался бодрящий запах пробуждающейся земли…
Как прекрасна жизнь! Как прекрасна молодость! Как прекрасно жить среди друзей!
— Пойдем, Никитушка, во-он туда! Я буду рисовать во-он ту березу, а ты почитаешь или попишешь чего-нибудь, — сказал Проня, когда студенты шумной гурьбой возвращались в город.
— Давай! — согласился Никита и улыбнулся, открывая два ряда крепких зубов, за которые девушки шутливо называли его ходячей рекламой зубного порошка.
Они побежали к раскидистой березе, стоящей на пригорке, облитом косыми лучами вечернего солнца. С густых ветвей березы брызнула стая маленьких серых птичек. Озорницы! Взлетели так внезапно, шаркнув крылышками, будто и в самом деле смертельно испугались людей. А сами расселись мелкими шишечками на соседние деревца и подняли такой неугомонный щебет, словно перезванивались в мельчайшие серебряные колокольчики. Раскидистая береза стояла на пригорке, немного впереди толпящихся за ней молоденьких гибких березок, будто пожилая, степенная мать перед смешливыми дочками.