Хотя вы, конечно, уже заметили, что я не о карманниках говорю, которых тоже надо опасаться. Но они так глубоко и массированно в наш карман не залезают, как те, кто по своему положению должен нас защищать от напастей: пожарники, например, санэпидчасть, всякие надзорные организации или – автомобилисты меня поймут – те же гаишники… Которых никогда не найдете в случае кошмарной пробки или у запертого на все замки «крутого» автомобиля, припаркованного буквально поперек Тверской, но которые тут же появляются на пустой ровной дороге, где по неизвестным причинам обозначено ограничение скорости, которую сразу и снизить невозможно. В одном из анекдотов милиционеру, просящему социальную помощь, сердобольный начальник приказывает выдать на неделю запретительный дорожный знак, под которым он пополнит семейный бюджет. Вот и выходит: как ни крутись, все равно оберут.
Впрочем, мы с Галей, закончив стрижку, не бежим срезать медный провод и тем более не ищем исток той трубы, которая, как мамкина грудь, питает власть имущих. Переживем, думаю. Галя меня авансом дострижет, а я на гонорар от этой истории заплачу ей за работу, потому что она в одиночку воспитывает сына, а воровать так и не научилась. Зато руки у нее золотые.
Минуло более полутора десятков лет, как пришла горбачевская перестройка, этапами которой стали и события в Сумгаите, когда избивали толпу протестующих саперными лопатками, события в Вильнюсе – расстрел гражданского населения при взятии ОМОНом телецентра, а следом такие же события в Риге, где мне уже лично пришлось наблюдать произвол рижского ОМОНа.
Вдруг оказалось, что не только показ «Лебединого озера» вместо трагических событий, не только истасканные выражения о «социализме с человеческим лицом», но возможны стали слова правды, произнесенные вслух, сперва робко, на страницах газет, потом по радио и на телевидении. Если не изменяет память, начиналось это с «Московских новостей» и «Огонька», их передавали из рук в руки, читали запоем, хранили на память, почему-то тогда казалось, что все это временно, вот-вот оборвется тонкая ниточка гласности и наступит новая (старая) эра глухоты. У меня до сих пор хранятся журналы и газеты того времени, свидетели – нет, еще не свободы, а лишь освобождения от долгого тяжкого рабства. Но это было оглушительное, ни с чем не сравнимое чувство.
У Даля слово ГЛАСНОСТЬ кроме слов кричать, голосить, шуметь еще означает и общеизвестность чего-либо: оглашение, огласку. И правда, многое неизвестное стало известным, и вместе с прозвучащим словом правды открылся другой мир, непривычный, не приукрашенный, не всегда приглядный, временами даже страшный. Но он нам открылся, и жить стало трудней, но это все-таки была жизнь, а не прозябание. Не все смогли это выдержать. Свежий воздух после длительного кислородного голодания способен отравить человека, и многие с негодованием отторгали все, что несла гласность; их нельзя обвинять, они это делали из чувства самосохранения. А вот самосохранились ли? Думаю, что вряд ли.