Ах, эти бы слова да в уши нашим интеллигентам, которые грязью поливают «образованную Европу» и ее правовые организации (например, Совет Европы), поясняя, что у России свой менталитет. Например: заключать, держать и не пущать. Потому и гноим до сих пор около миллиона в колониях и тюрьмах, а это половина всех заключенных той же Европы.
Наверное, главное – не только беспримерное мужество писателя, но еще редкое во все времена, в наши особенно, чувство ответственности, человеческой вины, которую испытывал лекарь Чехов за то, что он увидел в дороге и на каторге.
Мы-то живем с закрытыми глазами, а открываем их, чтобы посмотреть очередное ток-шоу или эротический сериал. Остальное нам «неинтересно».
Сначала была дорога через Сибирь.
Транссибирская магистраль, напомню, в те времена только строилась, и добирался наш доктор до Сахалина почти три месяца. Сперва поездом, потом по воде, а далее от Тюмени шесть тысяч верст по непроезжим дорогам. «Сибирский тракт, – напишет он, – самая большая и, кажется, самая безобразная дорога во всем свете».
А ведь через какие-то полсотни лет, в пятидесятые годы (уже середина прошлого века!), и я, в возрасте Антона Павловича, то есть в тридцать лет, бороздил по тем же самым дорогам и тем же самым местам: Енисей, Ангара, Иркутск… Лежневки, тайга, глухие кержацкие деревни.
Не было уже возков, но были трактора и вездеходы, которые тонули в болотах и непрерывно ломались… На Усть-Илим от Братска добирались мы в ту пору три дня, сперва по лежневке, по просеке, затем по Ангаре, по льду, через промоины, с риском уйти под лед… Летом, там же, когда сплавляли плоты, на одном из порогов, который назывался «Шаман», опрокинулся… Или, как случилось однажды зимой, топали с друзьями всю ночь пешком по рельсам будущего БАМа, а нас преследовал идущий след в след медведь-шатун!
И остатки лагерей застал, и с бывшими начальниками ГУЛАГа пообщался… Один из них, из Озерлага, замом в Братскгэсстрое по хозяйственной части работал, и как-то в разговоре выяснилось, что он строил в войну дорогу от Ленинграда на Воркуту… А ходил, по старой привычке, в шинельке, был приветлив, рыбку ловил, охотился… А что за душой и на совести, одному Богу известно.
А у Чехова, как читаешь записки, на удивление, все сплошь приличные люди. Ну, было, чуть не утонули на Иртыше, попав в бурьку, да еще когда возок опрокинулся, извозчики шибко матом кричали. Вот и все. Да нет, не все, конечно. И клопы донимали, и экипаж много раз ломался… Не без этого. Но ведь не ограбили ни разу, а на помощь приходили довольно часто… И именно там, на берегах сибирской реки Енисея, Антон Павлович с пафосом произнесет такие слова: «Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега».